Из глубокого, похожего на забытье сна меня вытряхнули холодные руки сестры Юстинии. Не проронив ни слова, старая монахиня развернулась и жестом приказала следовать за ней. Босая, простоволосая, в одной длинной рубахе я шла по еще хранящим зябкое дыхание ночи плитам дормитория и внутренней галереи, светлому песку дорожки и вновь серому холодному камню в маленькую капеллу, где меня уже ждали аббатиса и ее зевающее высочество. Мы молились пред статуей святой Интруны и мне показалось, в ее мраморных глазах мелькнула печаль. И понимание. Строки обетов, которые я повторяла за аббатисой, колебали прохладный пропитанный благовониями воздух и огненные наконечники свечей. Синий кокон хабита, витой шнур пояса, четки и белый покров скрыли меня, оставив миру только лицо, которому я постаралась придать строгое выражение. И судя по чуть смягчившейся складке, что заменяла сестре Юстинии губы, — успешно. Однако, вернувшись за своими вещами в келью, я все же добавила к облачению чулки, панталоны, дорожные сапоги и ножи — истинное смирение никогда не входило в число моих добродетелей.
Завтрак нам подали в мирском кабинете аббатисы. Постукивая по столу ухоженным ногтем, сестра Мария-Луиза диктовала последние указания секретарю. Принцесса отщипывала кусочки ароматного хлеба и хмурилась, когда взгляд ее падал на собственные руки, лишенные колец и закрытые до середины ладони синей тканью хабита. В остальное время, красивое лицо ее высочества было исполнено такого страдания, словно вместо рубахи из тончайшего льна под одеянием послушницы скрывалась власяница, а то и вериги. Дарьен, на которого я старалась не смотреть, изучал карту с той же упорной сосредоточенностью, с которой я наблюдала за принцессой. И улыбался он сегодня реже обычного.
— Алана, — голос Дарьена отвлек меня от изучения моего драгоценного груза, — как далеко от Тампля тот постоялый двор?
Я встала, обошла стол и, присмотревшись, накрыла пальцем точку на королевской дороге.
— Здесь.
— Успеем сегодня?
Он поднял на меня немного рассеянный взгляд, а потом вдруг улыбнулся — устало, самым краешком губ — и мне стоило усилий удержать на лице образ сестры Юстинии.
— Сомневаюсь, — я уставилась в карту, — только если срезать вот здесь, но я предпочла бы держаться дороги. Вот тут, — мои пальцы прошлись по расчерченному пергаменту, — постоялый двор «Зерно малиновки», мне кажется, разумнее будет заночевать там, а с рассветом выехать к Тамплю.
— А может. здесь? — он указал на отметку дальше по дороге.
— Туда, — с нажимом произнесла я, — нам не нужно.
— Точно?
И интерес в его голосе мне совсем не понравился. Хотя перспектива заночевать в “Последнем приюте” нравилась еще меньше. При неудачном стечении обстоятельств для случайных гостей он и вправду становился последним.
— Совершенно.
Дарьен легонько потянул за мой рукав и когда я, все еще избегая его взгляда, наклонилась, заговорщецки прошептал:
— А что там?
Судя по звукам справа, у ее высочества открылись проблемы с дыханием.
— Клопы, — сказала я громко и немедленно выпрямилась.
— Клопы? — в вопросе Дарьена прозвучало разочарование. — И все?
— Еще крысы, — добавила я и развела руки на длину стрелы, — вот такие.
— И все?
— Фу-у-у! Дарьен! Прекрати!
Принцесса отшвырнула хлеб, встала и направилась к двери.
— Лоретта? — голос аббатисы пригвоздил ее к полу.
— Мне нужно к себе.
— Я трижды переспрашивала тебя, все ли ты взяла, — сказала аббатиса упрямой спине. — Ты заверила меня, что все.
— Я… Я хочу попрощаться с Гавизой!
— Вы уже попрощались.
— Пожалуйста, — ее высочество все же развернулась и молитвенно прижала к груди белые руки, — я так к ней привязана и так долго ее не увижу. Пожалуйста!
Я мысленно поставила десять медяков на сестру Марию-Луизу. И проиграла, потому что аббатиса, поколебавшись, сказала с коротким вздохом:
— Сестра Жанна, приведите адельфи Гавизу к нашей карете.
— Спасибо! — взвизгнула принцесса, бросаясь к аббатисе и прижимая голову к ее плечу.
Я любовалась трогательной сценой, когда на моем левом предплечье сомкнулись знакомые пальцы.
— Так я и думал.
Слова ударили обжигающе холодной волной.
— Что? — едва выдохнула я, отчаянно пытаясь устоять на подгибающихся ногах и не дать зубам выдать меня трусливой дробью.
Он не может знать. Не может! Не…