— Нож.
— Что?
Смысл простого слова путался, ускользал, словно одна из троп Брокадельена.
— Нож, — отчего-то довольно хмыкнул Дарьен. — У вас тут.
И он опять сжал пальцы на моем окаменевшем запястье.
Святая Интруна!
В моем выдохе было больше злости, чем облегчения. Я тряхнула рукой, пытаясь сбросить непрошеное прикосновение, и плотное кольцо, что придавило скрытые ножны к коже, ослабло. А в следующий миг скользнуло вниз: по руке, беззащитной ладони и задержалось на кончиках пальцев.
И, конечно, нужно было сбросить, отойти, убежать, сказать, чтобы никогда больше… Но я не могла. Я стояла, привязанная к Дарьену этим невесомым, пробирающим до огненных мурашек касанием, и обещала себе закончить все со следующим ударом сердца. И следующим. И еще одним, пока, наконец, эту нить не обрубили за меня.
— Дарьен? — голос аббатисы вытряхнул из горько-сладкого забытья. — Мы готовы?
Дарьен?
Он убрал руку, и сердце мое потянулось за ней слепым щенком. Шорох за спиной, немного рассеянное: «Да, крестная», — и острое, как сотня булавок, ощущение, когда он задержался рядом, отгородив меня от солнечного света. Поспешно, не давая ему и себе шанса на слово, взгляд, я шагнула вслед за устремившейся к двери принцессой.
Это нужно прекратить. Сегодня же, сейчас, с этого самого мгновения. Я больше не должна позволять…
И тихий смех наставницы эпитафией моим глупым надеждам.
Гвен приснилась ему впервые с тех пор, как боевая галера под флагом Арморетты взяла на абордаж «Месть королевы Меб», и ослепленного бритвенно-острым полуденным солнцем Дарьена подняли на палубу. Уже вечером, после того как он, едва ворочая опухшим от жажды языком, назвал свое имя, после чистой воды и чистой же одежды, визита корабельного хирурга и лучшего в жизни ужина, Дарьен лежал на капитанской кровати и в теплой сытой дреме мечтал. Как совсем скоро увидит кольцо Полулунного залива и алые в закатных лучах шпили Цитадели. Повзрослевшего Хильдерика. Эльгу, наверняка она стала красавицей. Крестную, Брана, графа Маршаль в неизменно черном, как воронье оперенье, кафтане и… И Гвен.
Да, первое время придется задержаться в столице, разобраться что к чему и сдержать отложенное на двенадцать лет обещание встать за троном брата. Зато потом, когда все утрясется, он рванет на юг. Напишет-то, конечно, сразу. Хотя разве такое объясняют в письмах? Да и она, наверное, замужем. За этим, чтоб его демоны драли, Кауригом, которому обещана с детства, или другим из южных баронов. И как тогда ехать? Нет, лучше попросить Хильдерика, чтоб пригласил ее в столицу. И тогда он покажет Гвен дельфинов, танцующих в водах залива. И пещеру с потолком из сверкающих кристаллов, которые поют, словно серебряные колокольчики. И постарается объяснить, где и почему пропадал все эти годы. Жаль, олифантов так и не увидел. Ей бы они наверняка понравились.
Да, так будет лучше! Хильдерик ее пригласит. Он, в конце концов, король, а королям не отказывают.
— Она умерла, — и в обычно бесстрастном голосе брата мелькнул призрак чувств. — Мне жаль, Дар.
Умерла. Ушла. Совсем.
И даже сниться перестала.
А сегодня Гвен стояла между блестящими от влаги зубцами стены.
Синий плащ, тот самый, с алой узорчатой каймой скрывал фигуру, а широкий капюшон — лицо. Дарьен так и не узнал, какой она стала: случайный пожар уничтожил портретную галерею рода Морфан, и слуг, которые помнили бы дочь старого барона, в замке не осталось.
— Гвен?
Дарьен остановился в полушаге от вытянувшейся в безмолвном ожидании фигуры. Она не обернулась, только рука вынырнула из складок ткани и указала на пенящееся сердитыми бурунами море.
— Ты видишь?
Смуглая кисть, тонкие пальцы. Интересно, они и правда были такими, или это всего лишь игра его воображения?
— Что?
Ну же, Гвен, посмотри на меня!
— Корабль, — в ее голосе звенело нетерпение.
И, будто вызванный к жизни ее словами, на горизонте мелькнул парус.
— Видишь?!
— Да, Гвен, — он приблизился на расстояние вытянутой руки, — скажи…
А если коснуться? Обернется? Или исчезнет, просыпется пеплом сквозь сведенные судорогой пальцы.
— Какой?
Ветер рванул с ее головы капюшон, но Гвен успела. Перехватила, удержала, заставляя Дарьена прикусить губу от досады, и спросила:
— Какой парус?
— Гвен…
— Какой там парус? Скажи?
Корабль метался в объятьях нарастающего шторма. Дарьен рывком развернулся к почти темному, как вдовий наряд морю, и всматривался, пока не начали болеть глаза.
Черный? Или все же…