Святая Интруна, спасибо тебе!
Я прикрыла глаза, сосредотачиваясь на молитве и звуках дороги.
Всеотец стою пред оком твоим…
Ко второму повтору тряская тишина начала тяготить Эльгу Лоретту, а к пятнадцатому я уже знала, на майский бал ее высочество наденет платье из синей, нет белой, парчи с юбкой, расшитой золотыми розами, и на каждой будет гореть алмазная капля росы. И золотые же туфельки. И сапфировую парюру Хидегард Милосердной. Она очень сильно попросит, и Хиль, похоже, так в кругу семьи называют Его Величество Хильдерика, разрешит!
…Всеотец взываю к мудрости твоей…
И Дарьен — имя заставило меня сбиться — обязательно будет танцевать с ней. Он, конечно, не любит, но ей обещал. Да, обещал, иначе она бы не согласилась…
Слова молитвы, такие знакомые, повторяемые с раннего детства, вылетели из головы.
В переборе копыт послышался шепот волн и колючий смех ветра. Деревянные бусины холодили пальцы — точь-в-точь камни южной стены, которая уходит корнями в скалу и сердитое море.
Дарьену уже лучше и со дня на день кортеж Его Величества должен повторно — такая честь — посетить Чаячье крыло.
Дарьену уже лучше и со дня на день кортеж Его Величества должен повторно — такая честь — посетить Чаячье крыло. Но пока король объезжает владения южных баронов у нас есть еще немного времени. Для шахмат, книг о старых битвах или далеких странах, башен, псарни, оружейной и площадки, где тренируется замковая стража. Дарьен смотрит, как я расправлюсь с мишенями из подаренного отцом лука. Пробует, мажет, и обещает при следующей встрече обязательно победить. Мы бьемся об заклад — моя ладонь тонет в его и я чувствую, как краснею.
— Я не хочу замуж за Каурига.
На стене прохладно, проказник-ветер треплет подол и широкие рукава платья. Нового. Голубого, словно незабудки. И няня говорит, я в нем прелесть какая хорошенькая.
— Кауриг, — воздух выходит из озябшего носа с легким свистом, — обещал после свадьбы запретить мне ездить верхом. А когда я спросила, почему это плохо, надулся, как жаба. И я так и не поняла. А ты как думаешь, почему?
— Потому что дурак.
Резкий, сердитый даже голос Дарьена заставляет меня повернуть голову. Он хмурится, всматриваясь в синее, как его глаза, море. Я пытаюсь разглядеть, что же вызвало его недовольство, но там только белые барашки волн и тень одинокой чайки.
— Вот и я сказала, что дурак, — соглашаюсь охотно и тут же уточняю — маме. А она сказала, так говорить нельзя. Особенно при… Других.
Язык не повернулся назвать Дарьена посторонним. За прошедший месяц он вытеснил из моего мира всех, кроме родителей и, пожалуй, няни.
— При мне можно, — уверенно говорит он и я верю.
Но все же переспрашиваю, не смея так сразу забыть об указании матери.
— Точно?
— Точно.
Дарьен поворачивается, и я вижу улыбку, мимолетную, словно луч солнца прорвался через заслон по-зимнему серых туч.
— Я попрошу отца, и он скажет твоему отцу, чтобы не выдавал тебя за этого идиота.
Я прирастаю ногами к старым камням.
— Правда?!
— Правда. И когда тебе исполнится шестнадцать, ты приедешь в столицу, — Дарьен решительно кивает собственным мыслям. — Я покажу тебе дельфинов в Полулунном заливе. И пещеру под Цитаделью. Там потолок из сверкающих кристаллов. И они поют, как серебряные колокольчики.
С каждым его словом во мне будто загорается маленькое солнце, а под конец уже тяжело дышать и единственное, чего мне хочется — броситься ему на шею и смеяться, пока не заболит горло.
— Обещаешь?
От волнения я приподнимаюсь на цыпочки.
— Обещаю, — он кладет руку мне на голову, проводит по волосам, удерживаемым в почти взрослой прическе шпильками и голубыми шелковыми лентами, а потом вдруг легонько щелкает по носу, — не могу же я позволить малявке обойти себя в стрельбе.
Вот же!..
— Я не малявка! Я будущая…
Громкое “Апчхи!” сводит на нет все мои усилия казаться старше и выше.
— Баронесса, помню, — смеется Дарьен, но мне почему-то совсем не обидно. — Держи, баронесса, — его кафтан укутывает меня почти до колен, — заболеешь еще.
— А ты? — я прижимаюсь плечом к мягкому бархату.
— Я потомок Хлодиона, — он гордо вскидывает подбородок, — мы не боимся холода. Мы, вообще, ничего не боимся.
И словно подтверждая его слова, высокая волна с грохотом ударяет в скалу, а заходящее солнце подсвечивает чеканный профиль и добавляет золотые нити в заплетенную моими руками каштановую косу.
— Сестра Алана?