Голос аббатисы вернул меня в обитую кожей и бархатом шкатулку. Ухо уловило, что к размеренному ритму копыт, щелчкам колес о каменное тело дороги и далекому позвякиванию упряжи добавился птичий гомон. Лес? Так и есть, справа в щели между занавеской и прорезью окна мелькали деревья. Убедившись, что сумка с двумя дополнительными парами ножей по-прежнему лежит на сидении, я спокойно встретила изучающий взгляд зеленых, словно листья клевера, глаз.
— Я вас не разбудила? — невозмутимо поинтересовалась аббатиса.
Вежливость я оценила: ведь несмотря на наше временную принадлежность к одному ордену, по положению сестра Мария-Луиза стояла несравнимо выше, а значит вежливость эта была совершенно необязательной.
— Нет, — я вернула ей нейтральную улыбку.
— В таком случае не согласитесь ли скрасить нашу дорогу чтением?
Вид аббатисы и выбранный ею тон превратили вопрос в предложение, от которых не отказываются. Принцесса смотрела на меня почти с вызовом, а когда я молча повесила на пояс четки и взяла протянутый сестрой Марией-Луизой томик в сафьяновом переплете, довольно прищурилась.
Да, да, Ваше Высочество, Алана помнит свое место.
Злости не было. Давно уже не было. Зачем? Знатные дамы держали себя с женщиной без родового имени как… Как знатные дамы. Как, возможно, на их месте держала бы себя Гвенаэль мап Морфан, доживи она до двадцати четырех и сохрани свой высокий статус. Мысль эта была неприятной, потому я поспешила отвлечься на книгу.
Куртуазная поэзия? Неожиданно.
— Что-то определенное, сестра Мария-Луиза? — смиренно спросила я.
— Начните с «Жимолости».
Судя по тому, как просияла принцесса, развлечение предназначалось для нее. Впрочем, я готова была читать даже «Наставления благочестивым женам» лишь бы не будить воспоминания о Дарьене, а у Марии Французской прекрасный слог.
— Как бы я хотела, — воскликнула принцесса, когда я закончила рассказ о встрече Тристрама и его ненаглядной Исонде, — испытать такую любовь!
Даже в скромном одеянии послушницы она смотрелась красавицей: нежный, словно яблоневый цвет, румянец лег на щеки, глаза небесной синевы сияли, а руки, прижатые к груди были белы и изящны. Возможно, именно такой и была легендарная королева Корнвалиса?
— Разве это не прекрасно? — ее высочество прильнула к аббатисе. — Такие высокие сильные чувства!
Улыбка сестры Марии-Луизы лучилась истинно материнской снисходительностью. Я отвела взгляд и потянулась к окну, за которым послышалось очень знакомое фырканье. Лютик?
— А что вы думаете, сестра Алана?
Вопрос остановил меня прежде, чем я приоткрыла занавеску. И задала его не принцесса, нет. Лицо ее высочества выражало искреннее сомнение, в моей способности оценить предмет столь тонкий и возвышенный. А вот взгляд аббатисы был острым, как мои ножи.
— О чем, сестра Мария-Луиза?
— Об истории Тристрама и Исонде, конечно?
Медленно, с достоинством, которое наверняка заслужило бы одобрительную улыбку наставницы, я убрала руку от окна. Выпрямилась и ответила то же, что и семь лет назад. Только тогда глаза, наблюдавшие за мной не менее пристально, были черны, как жемчужины, в несколько рядов обвившие изящную шею.
— Мне жаль Бранжьену, — ответила я спокойно.
— Бранжьену? — удивленный голос аббатисы заглушил фырканье ее высочества. — Служанку королевы? Но почему?
И этот вопрос мне задавали. Только тогда, мне показалось, наставница поняла меня сразу, а объяснения потребовала, дабы убедиться, что мнение свое я могу не только высказать, но и отстоять.
— Госпожа приказала Бранжьене заменить ее на супружеском ложе в первую ночь. Отдать девичество тому, кто не был Бранжьене мужем. Кого она не любила и не хотела.
— Это была ее вина! — принцесса все же не удержалась, забыв, что не собиралась со мной разговаривать. — Бранжьена поднесла Тристраму и Исонде волшебный напиток! Она обязана была защитить свою госпожу, свою королеву. Это ее долг!
Я не вздохнула, хотя вздохнуть хотелось. Горькая ирония, читая это ле в мои тринадцать — Констанца тогда пыталась стать мне подругой и поделилась со мной похожим томиком — я сочувствовала прекрасной Исонде, вынужденной пойти замуж за нелюбимого. Ведь моя собственная помолвка была еще в силе, а тот, о ком плакало сердце — слишком далеко.
Глупая, глупая Гвен.
— А как же долг Исонде? — я посмотрела в глаза ее возмущенного высочества. — Разве она, дав слово, не должна была держать его? Хранить свою честь? Разве Бранжьена толкнула свою госпожу на ложе племянника короля?
— Они полюбили друг друга! — голос принцессы звенел от уже не сдерживаемого чувства. — Любовь выше всего этого!