— Да я и к сырой нормально отношусь, — пожал плечами его светлость.
Святая Интруна знает, чего мне стоило удержаться от вздоха и драматического, в лучших традициях Яскера, вздымания очей к небу.
А еще спрашивает, чем он не герцог.
Увидев в моих руках снасти, его светлость, галантнейшим образом предложил доверить рыбалку ему. Как сыну моря и мужчине.
Разумеется, я согласилась — наставница всегда говорила уступать заказчикам в мелочах. Особенно мужчинам.
Им, видите ли, тяжело ронять достоинство и прибегать к услугам особ столь сомнительных. Поэтому тактичнее, девочка. Голову немного набок и улыбайся. Да не скалься, как побитый щенок. Улыбка — броня женщины. Нет, Алана, ты же не наивная девчонка. Вот так, уголками губ, восхищенно и немного загадочно.
Я улыбалась — и зеркало отражало мои тщетные попытки приблизиться мастерством к совершенной женщине, что сидела напротив.
«Ничего, дитя, — голос наставницы мягок, как бархат на ножнах кастальских клинков, — ты научишься».
И я научилась.
Когда герцогская спина скрылась в облюбовавшем берег кустарнике, я мысленно пожелала ему обильного, а главное, неспешного поклева и занялась обустройством ночевки. Напоила лошадей — гнедой его светлости оказался животным спокойным и удивительно ласковым. Я погладила его по белой звездочке на лбу, нашептала на ухо каких-то милых глупостей. За что заработала от наблюдавшего за нами Лютика подозрительный взгляд и возмущенное ржание. Лютик был скотиной норовистой и ревнивой. И можно бы, наверное, подобрать себе коня поспокойнее, но мое терпение, как и тело, нуждалось в постоянной тренировке.
Я стояла на берегу, погрузив пятки в теплый песок, и ловила кожей ласку заходящего солнца. Хворост был собран, место под костер расчищено. Готовясь возиться с рыбой, я сняла верхнюю одежду, и думы мои занимал важнейший из выборов: окунуться сейчас или все же подождать, пока вернется его куда-то запропастившаяся светлость.
Настороженное ржание за спиной заставило меня замереть.
Прислушаться.
Ласковая беседа ветра с длинными стеблями осоки, звон мошкары, вульгарный плевок и хриплое:
— Гля, Косой, баба!
Привычно сведя руки, я нащупала только тонкий лен рубашки и участившийся ток крови на запястье.
Нож мой лежал под кафтаном, как раз там откуда донеслись шепотки, причмокивание и мерзкий, поднимающий во мне волну холодной ярости, хохот.
Я медленно развернулась.
Их было двое. И жалкий вид мужчин давал надежду, что это всего лишь ступившие на неправедный путь крестьяне, а не авангард местной вольницы.
Грязные — ветер швырнул в лицо вонь давно немытого тела, смешанную с запахом коровника и прокисшего сидра — они держались с бравадой горластых дворовых шавок. И я бы рассмеялась, да послала их, откуда пришли, если бы в живот мне не смотрел наконечник болта. Арбалет держал плотный коротышка. Новехонькое оружие, с блестящей стальной дугой, похоже, принадлежало тому же несчастному, что и нарядный кафтан, болтающийся на тощем мужчине слева. И щегольские сапоги, и камзол, из-под которого торчали драные рукава грубой рубахи из некрашеного льна. И кинжал на широком кожаном поясе, который перетягивал арбалетчика, как стальной обруч бочонок.
Я томно улыбнулась и чуть выставила ногу, прикрытую до середины бедра лишь тонким полотном нижней рубашки.
— Приветствую, путники. Я Вивиан, Владычица Озера!
Арбалет в руках коротышки дрогнул.
Люб-б-бители, чтоб вас нэны оттанцевали.
Тощий осклабился, обнажив воспаленные десны с редкими вехами зубов.
— Не гони, цыпа. Из тебя Владычица, как из меня святой Гильда. Ни сиськи, ни жопы. Хотя ноги ладные… Твои кони?
Он плюнул на траву и переложил из руки в руку увесистую дубинку.
— Мои, — улыбнулась я еще шире.
И сделала шаг вперед.
— А вот и не, цыпа, — заржал тощий, — были твои, а теперь — наши. Но ежели попросишь ласково, так уж и быть, покатаем.
Они переглянулись и на грязных, заросших лицах отразилось, как и на чем они собираются меня катать.
«Запомни, Алана, — голос наставницы успокоил заколотившееся сердце, — твое тело — оружие. Используй его, или им воспользуются против тебя».