Мгновением позже он уже опустил глаза в бумаги, которыми был завален стол, переложил их с места на место, как обычно, без всякого смысла. Возня с бумажками не была его сильной стороной; по правде сказать, она навевала на него неимоверную скучищу. Он сколол письма вместе, нацарапал на верхнем конверте: „Луиза, пожалуйста, распорядитесь этим по своему усмотрению", — и кинул пачку на поднос — секретарша сама разберется, что к чему на следующий день.
Взглянув на часы, увидел, что уже почти шесть. Если и в самом деле нет ни сил, ни желания идти на званый ужин к своим друзьям, Генри и Флоренс Девонам, лучше отказаться не мешкая. Генри, журналист, работал в парижском бюро журнала „Тайм", и Кли позвонил ему по прямому проводу. Трубку долго не брали, а когда наконец взяли, послышался голос Генри с его сильнейшим бостонским акцентом:
— Алло, слушаю.
— Хэнк, это Кли.
— Только попробуй сказать, что не придешь!
— Приходится, Хэнк. Послушай, такая незадача, но что поделать.
— Фло пригласила эту манекенщицу от Лакруа, запамятовал, как ее зовут. Умопомрачительная особа. Уж ее-то тебе точно захочется увидеть. Ну как?
— Чего мне действительно хочется, так это чтобы вы двое бросили попытки меня окрутить! — воскликнул Кли чуть сердито, но тут же рассмеялся и сказал: — В самом деле, сегодня вечером ну просто никак. Я только что договорился о встрече, это очень важно.
— Еще бы. Знаю я тебя. Небось свидание не чета нашему.
Пропустив эти слова мимо ушей, Кли рассудительно заметил:
— Если мне память не изменяет, Фло никогда не ставит только на одного скакуна и имеет обыкновение приглашать еще парочку ничейных мужчинок, у меня нет сомнений в том, что эта барышня от Лакруа не будет страдать от недостатка мужского внимания сегодня вечером.
— Так-то оно так, но Фло хотела, чтобы с ней познакомился именно ты, Кли.
— Непременно. Как-нибудь в другой раз. Сегодня дел по горло. Как насчет того, чтобы отобедать завтра?
— Ничего не выйдет. Улетаю в Ниццу. Я работаю над статьей о гримальдийцах Монако, так что мне надо записать несколько интервью в Монте-Карло.
— Когда вернешься, позвони — свидимся.
— Идет. Да вот еще что, Кли...
— Слушаю тебя, Хэнк.
— Нам будет очень не хватать тебя сегодня вечером.
— А я буду скучать по вам. Извинись за меня перед Фло и поцелуй ее от меня.
Повесив трубку, Кли подумал, что надо не забыть утром послать Флоренс цветы, затем снова снял трубку и набрал номер. Тут же ответил женский голос.
— Это ты, Мел?
— Привет, Кли. Что случилось?
— Да нет, ничего не случилось... Мел, я...
— Не придешь сегодня вечером.
— Дорогая моя, послушай, мне так обидно, но тут подвернулся один американский фоторедактор, и он...
— Должен увидеться с тобой сегодня вечером, потому что завтра утром он улетает, а встреча эта — вопрос жизни и смерти для твоего агентства, — закончила она, словно знала все наперед.
— Ну вот видишь, ты же у меня умница.
— А почему бы тебе не прийти потом?
— Будет слишком поздно.
— Ну и что?
Последовало краткое молчание. Наконец Кли сказал:
— Я бы хотел увидеться с тобой в выходные, Мел. Если ты свободна, конечно. Можно было бы прошвырнуться куда-нибудь за город пообедать. В субботу вечером. Как ты на это смотришь?
Он услышал, как Мел на другом конце провода вздохнула.
Помолчав, она произнесла:
— Ну ладно, хорошо. Только я до сих пор не возьму в толк, почему позволяю вам так обращаться со мной, Клиленд Донован. Другим мужчинам это даром не прошло бы.
— Что не прошло?
— Скрываться от меня подобным образом.
— Так как насчет субботы, договорились?
— Ты и сам знаешь, Кли. Конечно же, да.
Он пожелал ей спокойной ночи и повесил трубку. „Пошлю Мел цветы от Лашома завтра утром", — подумал он, задирая ноги на стол, откидываясь назад и закрывая глаза.
Кли чувствовал огромное облегчение оттого, что отказался от приглашения Фло и Хэнка и от свидания с Мел при помощи легкой безобидной лжи. По правде говоря, не было у него никакой деловой встречи. Просто душа не лежала идти на этот званный ужин у Девонов; не был он в настроении и ужинать наедине с Мелани Лоу, умной и славной девушкой, к которой он испытывал самые добрые чувства. Он хотел побыть один — слишком много накопилось у него на душе, и слишком о многом ему надо было подумать. Была еще одна причина, почему он так обрадовался, когда Жан-Клод сказал, что он свободен и не предвидится никакой работы до самого отъезда в Штаты. Он не только использует следующую неделю, чтобы отдохнуть, но и посвятит ее личным делам, давно ждущим своего часа. В особенности одному, не дающему покоя вот уже несколько недель.
Кли открыл глаза, встал, надел пиджак и направился к двери.
На полпути он остановился и вновь взглянул на портрет Капы. Из всех фотографий, на которых тот был либо в военной форме, либо в гражданской одежде, эта была его любимой. На ней были запечатлены Капа и Дэвид Сеймур в зеленом парижском сквере в начале пятидесятых. Друзья сидели на железных садовых стульях, на Капе был плащ, к губе прилипла сигарета. В глазах его стоял вопрос, и казалось, он слегка улыбается. Одна рука Капы покоилась на колене. Кли всегда поражала эта рука с длинными, чувствительными пальцами, они, казалось, умели делать все на свете. На этом снимке Капа был невероятно хорош: сильные мужские черты лица, густые черные волосы и брови, сверкающие темные глаза, чувственные губы создавали образ красавца-мужчины.
Капа был известен неотразимым обаянием и веселым нравом, равно как хорошими книгами, так что Кли прекрасно понимал, почему Ингрид Бергман и многие другие женщины сходили по нему с ума.
Что бы Кли ни читал о Капе, везде говорилось о его мужестве и смелости, чувстве сострадания и человечности. Когда-то английский журнал „Пикчер пост", ныне не существующий, опубликовал фотографию Капы с подписью „Величайший военный фотокорреспондент мира". Таким он и был. За что в конце концов поплатился жизнью.
Капа погиб 25 мая 1954 года, подорвавшись на противопехотной мине, установленной вьетнамскими повстанцами на небольшом поросшем травой склоне над плотиной, в пяти километрах от местечка Донкитон, во время французской войны в Индокитае. Ему было сорок восемь. „Всего-навсего на два года больше, чем мне теперь", — подумал Кли, вдруг вспомнив о том, что и он смертен, и о том, как на самом деле хрупка жизнь.
В 1955 году журнал „Лайф" и Американский международный пресс-клуб учредили приз имени Роберта Капы „за лучший заграничный фоторепортаж, потребовавший особого мужества и находчивости".
Кли завоевал этот приз за освещение войны в Ливане. Он был его самой большой драгоценностью. Приз в футляре с голубой бархатной подушечкой лежал на полке рядом с фотографией самого Капы, немного в стороне от других международных наград, полученных Кли за творческие успехи.
Подняв крышку, Кли некоторое время смотрел на приз, вновь и вновь задавая себе вопрос, почему он так сроднился с незнакомым человеком, но которого ему не хватало, как самого близкого друга. Эта мысль занимала его много лет, но так или иначе Капа, давно покойный, был единственным, кто так сильно повлиял на его жизнь.
В коридоре послышался голос Жан-Клода. Кли отвлекся от своих мыслей и вышел посмотреть, что случилось.
— Эй, ребята, что это вы тут? — спросил он, подходя к возбужденно говорившему Жан-Клоду и Мишелю Беллону, их партнеру по агентству и фотографу с незаурядным талантом и сильным характером.
— Пустяки. — Мишель подмигнул Кли.
— Он прав, ничего серьезного, в самом деле ничего, — ухмыльнулся Жан-Клод. — Мы обсуждаем достоинства разных ресторанов, пытаясь решить, где заказать ужин для Стива, — объяснил он, упомянув еще одного коллегу из „Имиджа".
— Тогда давайте перейдем к прениям, — сказал Кли. — Быть может, мой голос окажется решающим.
9