Когда Кли наконец покинул „Имидж", находившийся на улице Берри, уже смеркалось, краски на небе сгустились, но до темноты было еще далеко.
Прежде чем направиться к Елисейским полям, он поднял голову и взглянул на небосвод. Сегодня вечером он был темно-синим, цвета павлиньего глаза и мягко светился, будто подсвеченный с обратной стороны.
Волшебные часы, сказал себе Кли, используя выражение киношников, которое как нельзя лучше подходило для этого времени суток, обожаемого кинорежиссерами и операторами за то, что оно чудесно выглядело на пленке.
Дойдя до Елисейских полей, Кли остановился и взглянул вдоль длинного, широкого бульвара на Триумфальную арку. Трехцветный французский флаг в ее проеме был искусно освещен прожекторами. Под аркой гулял ветерок, и флаг выглядел торжественно. Кли подумал, что Триумфальная арка — самое впечатляющее и замечательное зрелище из тех, что ему доводилось видеть, но, по правде говоря, весь Париж был просто великолепен. Накануне 200-летнего юбилея, который отмечался в этом году, множество старинных зданий было приведено в порядок.
Кли повернул направо и пошел по Елисейским полям, получая от прогулки истинное удовольствие после долгого дня, проведенного в конторе. Обычно он чувствовал себя не в своей тарелке в перерывах между заданиями. Однако, невзирая на это, как бы там ни было, ему нравилось гулять по Парижу больше, чем где бы то ни было.
Это был его город. Впервые он оказался здесь восемнадцатилетним и влюбился в него. С первого взгляда. Он мечтал приехать в Париж из-за Капы, много лет прожившего в столице Франции, где в 1947 году он основал „Магнум", вместе с Дэвидом Сеймуром и Анри Картье-Брессоном. Капа был его кумиром с пятнадцати лет, когда Кли еще жил в Нью-Йорке. Тогда, в 1965 году, он прочел статью о покойном фотокорреспонденте в каком-то фотожурнале и после этого стал разыскивать все, что когда-либо было написано о нем.
Кли начал фотографировать, когда ему было девять, пользуясь дешевеньким аппаратом, подаренным родителями ко дню рождения. Хотя он был еще ребенком, снимки у него выходили настолько самобытные, что все поражались его дарованию. И отец, и мать, и сестры — Джоан и Келли — стали его добровольными жертвами, разрешив снимать себя круглые сутки, они выполняли все его мыслимые просьбы, а также позировали на семейных торжествах.
Одаренный от природы, тонкий, умный, обладающий верным глазом, Кли был самоучкой. Фотография стала его страстью, его жизнью с юности — и на все последующие годы.
В 1968-м Кли открыл для себя Париж и был очарован им. Летом того же года, решив, что когда-нибудь поселится там навсегда, он вернулся в Нью-Йорк, чтобы стать великим фотографом. Он хотел стать вторым Робертом Капой, если это вообще в человеческих силах.
Кли, до этого работавший в проявочной фотографа-портретиста на Манхэттене, остался там еще на год, затем через знакомых отца получил место младшего фотографа в „Нью-Йорк пост". Скоро он приобрел известность в газете и дальше действовал уже без оглядки.
Одновременно он поступил в вечернюю школу, чтобы учить там несколько раз в неделю французский, так как язык ему был совершенно необходим, чтобы мечта его жизни — переселиться в Париж — осуществилась. К двадцати одному году он уже бегло говорил по-французски. Кроме того, он оказался гораздо более искусным специалистом, чем некоторые ветераны индустрии новостей.
В 1971 году последовало приглашение на работу в „Нью-Йорк таймс" в качестве штатного сотрудника, но когда ему исполнилось двадцать три года, Кли бросил газету, ушел на вольные хлеба и стал мотаться по Европе, работая внештатником американских и английских журналов.
Обосновался он, естественно, в Париже, а два года спустя, в двадцать пять лет, открыл собственное фотоагентство „Имидж". Француз Мишель Беллон и американец итальянского происхождения Стив Карвелли вошли в долю. Меньше чем через год к ним присоединился лондонец Питер Нейлор на правах четвертого и последнего фотографа-учредителя.
„Имиджу" с самого начала сопутствовал успех, заказы сыпались со всего мира, принося высокие гонорары его ведущим специалистам, завоевавшим вскоре немало призов. Четырнадцать лет спустя агентство по-прежнему состояло из четырех партнеров и немногих штатных фотографов, не считая нескольких лаборантов и секретарш. Оно стало одним из самых престижных в мире.
Кли прекрасно знал: что его родные очень расстроились оттого, что он стал эмигрантом и поселился в Париже. Он тоже беспокоился из-за этого, но жизнь свою менять не собирался. Он имеет право жить, как считает нужным. Первые годы родители и сестры частенько навещали его, а сам Кли, когда бывал в Нью-Йорке, проводил с ними все свободное время. Он и теперь поступал так, оказываясь на родине.
Хотя он и ослушался отца и не стал поступать в колледж, вместо этого окунувшись с головой в мир профессиональной фотографии, они остались настоящими друзьями. Ирландец во втором поколении, обладающий недюжинным умом, острый на язык и прекрасно владеющий словом, его отец, Эдвард Донован, был знаменитым и преуспевающим адвокатом в Манхэттене, весьма уважаемым знатоком уголовного права. Он скоропостижно скончался от сердечного приступа в 1981-м, и Кли, так же как и его мать и сестры, остро ощутили эту потерю. Тед Донован был прекрасным семьянином, преданным мужем и любящим отцом.
К огромному облегчению Кли, мать сумела справиться с горем и держалась молодцом, — во многом, думалось ему, благодаря детишкам его сестер. Джоан и Келли были замужем и вдвоем произвели на свет трех дочек и сына. Внуки стали для Марты Донован всем, и она, похоже, теперь была в ладах сама с собой.
Все еще размышляя о матери, Кли подозвал такси и назвал водителю адрес. Надо будет позвонить ей в выходные и сказать, что они скоро увидятся, ведь он приедет в Нью-Йорк в конце июля. Она будет рада, так же, как и он. Они оставались близкими людьми на протяжении всех этих лет, и он знал, как она волнуется за него, особенно когда он находится в местах боевых действий. Это было одной из причин, почему он всегда давал знать о себе, где бы ни находился.
Такси вскоре свернуло на улицу Жакоб в Шестом округе, очаровательной части Парижа, известной под названием Латинский квартал. Кли жил здесь на четвертом этаже красивого старинного дома.
Кли сидел на диване в гостиной, свет был притушен, из включенного проигрывателя тихо лилась музыка Моцарта. Потягивая пиво, он размышлял о своей личной жизни.
Николь Уэллс. Он произнес ее имя про себя. Эта женщина поистине стала проблемой, мучающей его денно и нощно.
Два года они были товарищами-друзьямив истинном смысле этого слова. В Пекине он спас ей жизнь. Все в нем перевернулось с тех пор.
Он уже не думает о ней как о лучшем друге. Она стала небезразлична ему как женщина. Он понял это, когда обнял ее на ступенях Памятника погибшим, вытолкнув буквально из-под гусениц приближающихся танков. Он испытал тогда огромное облегчение от сознания того, что она в безопасности, и на мгновение силы, казалось, оставили его. Приступ небывалого чувства охватил все существо, так что он не мог вымолвить ни слова, Ники поблагодарила его, он повернул к себе ее лицо и заглянул в прохладные, пытливые глаза. И вот до сих пор он никак не может постичь природу этого вдруг нахлынувшего чувства.
С самого отъезда из Гонконга он пытался избавиться от него, но безуспешно. Оно то и дело смущает и беспокоит его, и, кажется, он начинает догадываться, в чем дело. Они с Ники становятся все ближе и ближе — по сути, они любят друг друга, как брат и сестра. Его чувства к ней изменились, и он не знает, как дальше быть и что делать.
Во-первых, он никогда не хотел серьезных отношений ни с одной женщиной, не хотел обязательств, заставляющих вступить в брак и иметь детей. Всю свою взрослую жизнь он считал, что это было бы нечестно с его стороны из-за тех опасностей, которым он подвергается как военный корреспондент. И уж конечно, он совсем не готов к тому, чтобы отказаться от жизни, полной путешествий и приключений. Кроме того, он наслаждался свободой; у него не было ни малейшего желания быть связанным семьей. Если честно, он считал себя холостяком до мозга костей.