— Кровь твоего отца для тебя важней, чем кровь матери? Я тебя правильно поняла?
— Вероятно, я и в самом деле больше аль-Кабиль, чем Клиффорд. В этом-то, наверное, все и дело. Я сын своего отца.
— Когда он умер?
— Он был убит в восемьдесят первом году. В Южном Ливане, когда там началась заваруха.
— И ты именно тогда проникся его делом?
— Нет, это случилось раньше, в семьдесят девятом. Отец попросил меня помочь его организации в финансовых вопросах. Он основал „Аль-Авад" в пятьдесят восьмом, и, хочешь верь, хочешь нет, но придерживался умеренных взглядов, верил в согласие, насилие было ему чуждо, Ники. Отец верил в успех за столом переговоров.
Ники пропустила это замечание мимо ушей.
— Так, значит, ты был членом его группы, когда мы встретились?
— Да.
— Тогда, позволь тебя спросить, почему ты завязал отношения со мной?
Снова поколебавшись, Чарльз тихо ответил:
— Поначалу это было просто влечение. Жажда плоти. Мне хотелось обладать тобой. Но я совершил ту же самую ошибку, что и мой отец.
— Как так?
— Он влюбился в красавицу англичанку. Я влюбился в красавицу американку. Я не думал, что наш роман зайдет так далеко, Ники. Потом, когда я всерьез привязался к тебе, я решил, что как-нибудь смогу все уладить: и отношения с тобой, и членство в группе моего отца, и наш брак.
— Но потом ты передумал?
— Нет, не совсем так.
— Тогда почему же ты решил исчезнуть бесследно три года тому назад?
— Не из-за тебя, хотя ты начала становиться определенной помехой. Я начал подозревать, что мне „на хвост" сели иностранные разведслужбы и собираются меня убрать.
— Какие?
— ЦРУ. И „Моссад".
— Но почему я стала помехой?
— Как я тебе уже сказал, мой отец погиб в восемьдесят первом году. Второй человек после него, который занял этот пост после его смерти, очень сильно полагался на меня, куда значительнее, чем мой отец, и в самых разных случаях. Меня и в самом деле глубоко затянуло это дело, гораздо больше, чем мне хотелось бы, хотя я искренне верил в правоту отца. И тем не менее...
— Тебе хотелось вести привычную жизнь в Лондоне, так?
Чарльз кивнул.
— Да. К восемьдесят шестому году, вскоре после того, как мы были помолвлены, я понял, что ничего не получится. Ты оказалась слишком серьезной помехой. А еще я понял, что поступаю с тобой нечестно, мне не хотелось подвергать тебя опасности. Итак, все это, вкупе с моими опасениями насчет спецслужб, убедило меня в том, что я должен исчезнуть. Что я и сделал.
— И твоя мать ничего не знала?!
— Ничего. Отец не хотел, чтобы она знала. Не хотел этого и я.
— Зачем же ты мне все это рассказываешь?
— Потому что не вижу причин, по которым тебе не следовало бы это знать.
— Ты прикажешь своим, чтобы меня убрали?
— Не говори глупостей, Ники.
— Я ведь могу выдать тебя.
— Ну и что? Теперь это уже не имеет никакого значения.
— Почему же?
— Сегодня я уезжаю на Ближний Восток. И больше не вернусь в Европу. Останусь жить там до конца своих дней.
— Почему?
— Здесь становится слишком опасно. Есть и другие причины, о которых я умолчу.
— Ты едешь в Ливан?
— Я не могу сказать тебе, куда я еду, ты же прекрасно понимаешь.
Неожиданно раздался стук в дверь. Чарльз посмотрел на нее и произнес:
— Войдите.
На пороге стоял Пьер, тот самый человек, который обыскивал ее номер в Мадриде.
— Машина ждет внизу, — сообщил он.
Чарльз кивнул и поднялся. Повернувшись к Ники, он сказал:
— Мне пора. В Ле-Бурже меня ждет самолет.
Ники тоже поднялась.
— Я ни о чем не стану рассказывать твоей матери, даже о том, что мы сегодня виделись.
Чарльз кивнул.
— Не надо, не говори. Она и так страдает.
Ники почувствовала, как волна гнева поднимается в ней, но сдержалась.
— Она на днях горько плакала о тебе, — воскликнула Ники.
— Я люблю ее, но... — Чарльз не договорил, взял свой дипломат и вышел в прихожую. Ники последовала за ним.
Открыв входную дверь, Пьер подхватил два чемодана и заторопился вниз по короткому лестничному пролету на улицу.
Когда Ники и Чарльз спустились на первый этаж, он повернулся к ней и уточнил:
— На этот раз я говорю „прощай", Ники.
Она кивнула.
— Если ты думал, что я собиралась делать о тебе материал, так вот уж нет. Говорю это на всякий случай.
— Знаю. Ты слишком любишь мою мать. Ты никогда не поступила бы с ней жестоко.
Они стояли на тротуаре.
— Как тесен мир, — вдруг произнес Чарльз. — Я о том, как ты налетела на меня в Бельвилле.
— Да, уж.
— Тебя подвезти?
— Нет, спасибо, я лучше пройдусь, — сказала она.
Он чуть заметно улыбнулся.
— Прощай, Ники.
— Прощай, Чарльз.
Пьер уложил багаж и, после того как Чарльз разместился на заднем сиденье, уселся рядом с шофером. Машина медленно покатила прочь по узенькой улочке.
Ники направилась к бульвару де Курсель, не в силах справиться с роем мыслей, гудевших в голове.
Взрывная волна была так сильна, что швырнула ее ничком на тротуар. На долю секунды она потеряла сознание. Когда же она, встав на колени, обернулась, с губ ее слетел сдавленный стон. Машина, в которой ехал Чарльз, взорвалась метрах в тридцати от нее. Ники задохнулась от ужаса и рывком заставила себя подняться. Воздух был полон дыма и запаха гари, по всей улице валялись куски железа, битого стекла и клочья материи.
Со стороны парка Монсо к ней через улицу бежали патрульный полицейский, находившийся в это время на дежурстве, и несколько прохожих.
Вся дрожа, Ники прислонилась к стене дома и закрыла глаза. В этом аду спасения для него не было и быть не могло. Взорвалась именно его машина. Других на улице Жоржа Берже не было.
37
Две женщины сидели на старинной каменной скамье на вершине Горы влюбленных. Был субботний день, солнечный и теплый, и легкий ветерок резвился в кронах деревьев и гнал белые облачка по синему небосводу. Отличный сентябрьский денек.
Но женщины не замечали чудной погоды. Они сидели, обнявшись, соприкасаясь светлыми головками и наслаждаясь мгновениями покоя после долгого и трудного разговора.
Ники слегка отстранилась, заглянула Анне в глаза и закончила:
— Вот так. Я рассказала всю правду, ничего не утаив. Теперь вы знаете все.
Анна кивнула и сжала ее руку, затем вытащила из кармана платок и вытерла глаза.
— Значит, моего мальчика больше нет. — Она скорбно покачала головой. — Ты знаешь, я, наверное, сегодня выплакала все слезы. Ничего не осталось. Я скорбела по Чарльзу три года и вряд ли смогу скорбеть дальше.
— И не надо. Вам нужно смотреть вперед, Анна. Жизнь продолжается — ваша жизнь с Филипом.
— Да, дорогая, ты совершенно права. — Анна улыбнулась. — Минуту назад ты сказала, что теперь я знаю все, и это действительно так, благодаря тебе. Но тывсего не знаешь, Ники. Ты не знаешь того, что знаю я. Думаю, мне следует рассказать тебе о Найефе аль-Кабиле и о том, что произошло сорок один год назад.
— Если только вы и в самом деле хотите этого.
— Да, хочу. И Филипу я расскажу. Потом. Он тоже имеет право знать.
Посмотрев вдаль, спокойно и задумчиво, Анна начала свою исповедь:
— Я помню все, как если бы это случилось вчера. Мельчайшие подробности так же живы в моей памяти, как и тогда. Мой отец, Джулиан Клиффорд, в свое время был видным государственным деятелем, Ники. Он много общался с великим Уинстоном Черчиллем, особенно во время второй мировой войны. Они были политическими союзниками. Мой отец помогал созданию государства Израиль в сорок восьмом году. Мы с ним были в то время очень близки. Он был вдовец — моя мать умерла во время войны. Так или иначе отец взял меня с собой в Палестину, это было в сорок седьмом. Ему нравилось возить меня с собой за границу, ведь он подолгу не бывал дома. В сорок восьмом году я встретила Найефа. Он был потомком древнего и знатного палестинского рода в секторе Газа. Его семья владела землей и апельсиновыми плантациями. Их очень уважали в тех местах. Найеф был на несколько лет старше меня, и мы полюбили друг друга.