И когда тот, кто впоследствии стал известен под именем Мор-Замбы, в пятый или шестой раз быстрым движением вырвал свою руку у цеплявшегося за нее старика, все мы сочли вполне естественным, что сын Ангамбы, прибежавший на подмогу своему папаше, ринулся заодно с ним на бездомного бродяжку, посмевшего нанести такое оскорбление почтенному отцу семейства. Все дальнейшее произошло необычайно быстро — или это так кажется теперь, в туманной дымке воспоминаний? Не успел сын Ангамбы прыгнуть на шоссе и броситься на Мор-Замбу, как целая лавина мужчин, женщин и даже детей, еще не совсем очнувшихся от сна, нахлынула на противников и поглотила их. Кто-то куда-то бежал, кто-то за кем-то гнался, люди натыкались друг на друга, слышались сдавленные крики, а уж говорить в такой свалке было и вовсе невозможно. Настоящий приступ коллективного помешательства, о котором нам теперь мучительно даже вспоминать.
Когда суматоха немного улеглась, оказалось, что Мор-Замбу, обезумевшего от страха или, скорее, от ярости, удерживает и прикрывает своими костлявыми, лихорадочно трясущимися руками какой-то старик, время от времени трубящий в рог. Их окружают обменивающиеся ядовитыми замечаниями женщины, которые покатываются со смеху; подростки, предводительствуемые сыном Ангамбы, носятся в нелепом и в то же время угрожающем хороводе, явно не желая подчиняться увещеваниям дряхлых старцев, стоящих в сторонке и убеждающих этих сорванцов не мучить пришельца прямо на дороге, которая, как известно, является местом священным; мужчины, подоспевшие к месту происшествия с опозданием, беспокойно и недоуменно переговариваются, расспрашивают о том, что случилось, и о виновнике случившегося, пытаются вникнуть в суть дела, а заодно и утихомирить разбушевавшиеся страсти. А в самой гуще толпы Ангамба как ни в чем не бывало продолжает поносить этого малолетнего бродяжку, этого приблудного щенка, который осмелился отплатить обидой и оскорблением за проявленную о нем заботу — самую великодушную, самую бескорыстную, какую только можно себе представить.
Уже мгновение спустя взволнованный старец, держа Мор-Замбу за руку, которую тот ему доверчиво протянул, повел юного странника в поселок, куда они вступили размеренным шагом как раз в тот миг, когда разгоревшаяся заря разогнала наконец последние клочья тумана и весь Экумдум разом пробудился к жизни.
Хотя Мор-Замба и обрел приют в недоступном никакому посягательству жилище старика, в тот день ему не дано было насладиться покоем. Женщина, которая возилась в соседней комнате, поспешила принести им завтрак, дымившийся в деревянных плошках. К большой радости хозяина, дичившийся ребенок недолго заставил себя упрашивать и набросился на еду с таким же аппетитом, каким отличился на шоссе во время нападения. Старик подозревал, что Мор-Замба уже давным-давно не брал в рот горячего, но поостерегся пускаться в расспросы, и, судя по всему, гость остался благодарен хозяину за его деликатность.
Но не успел Мор-Замба покончить с завтраком, как снова начались его мучения. Вернувшись к забаве, которая так пришлась им по вкусу, экумдумские сорванцы, не рискуя переступить порог дома, столпились перед дверями и принялись улюлюкать, издеваясь над мальчуганом, высмеивая его, как они говорили, прожорливость. Кое-кто предпринял даже обстрел дома снарядами небольшого калибра, остальные ограничились оскорбительной бранью. Вслед за тем семья Ангамбы, словно на нее возложена была миссия не давать покоя юному страннику, выслала на разведку мать семейства, которая бесцеремонно ввалилась в жилище мудрого старца и без тени смущения учинила Мор-Замбе настоящий допрос.
— Ну, малыш, — начала она медовым голосом, — откуда же ты идешь? Из каких краев? Какого ты племени? — А потом, взбеленившись, заорала: — У тебя спрашивают, кто твои родители, какого ты племени, и куда изволишь направляться, а ты ничего не отвечаешь! Да что же это в самом деле за ребенок такой, если он не отвечает на вопросы взрослых? Неужели тебя не научили уважать старших? Почему ты сбежал от родителей? Почему ушел из дому? И куда ты в самом деле идешь? Да ответишь ли ты наконец?