С другой стороны, широта и раскованность мелодических излияний, их абсолютная, ничем не стесненная органичность и поразительная легкость музыки, уравнивающая его в правах с величайшими музыкантами, да и собственное признание в том, что хотелось в новой оперетте отойти от излюбленного танцевального жанра, «предпочитая помузицировать от чистого сердца»[6], - все это говорит не только о том, что Кальман осознал свое истинное призвание, но, главное, он полностью ему доверился.
Выбор сделан! Судьба определилась.
Спустя год он скажет, что полстраницы партитуры Листа перевесят все его как написанные, так и будущие оперетты, и в этом высказывании нетрудно услышать долгое эхо так и не утихшей душевной бури… Он скажет, что большие композиторы всегда будут иметь своих почитателей и ценителей, но параллельно с ними должны существовать и театральные композиторы, которые не пренебрегают легкой, жизнерадостной и остроумной, нарядно приодетой музыкальной комедией.
Похоже на творческое кредо. Как же оно будет утверждаться дальше?
А дальше была «Сильва», она же «Королева чардаша». И первая мировая война.
В этом почти шокирующем соседстве «пира» и «чумы» было бы пошло и безнравственно искать прямые причинно-следственные связи. Но если изолировать художника от его времени, а произведение от времени написания, мы вряд ли сумеем понять корни замысла, и, значит, нам уготована участь потребителей на этом пиршестве звуков и красок. Удел обжор, дорвавшихся до лакомства и с набитыми ртами восхищенно обменивающихся нечленораздельными звуками.
Крутой замес чистейшей лирики — и старомодной сентиментальности, нежности, романтики — и ядовитой ухмылки, бравурности, ликующего жизнелюбия, праздничности — и элегической грусти, виртуозного драматургического расчета — и непредсказуемой прихотливости эмоциональных каприччио… Все, что образовало «Сильву» и магию ее непреходящего воздействия, для нас останется миром непознанных и неиспользованных возможностей. Знакомые попевки — вот и вся радость.
Война как драматургическое событие не присутствует в оперетте Кальмана. Не она водила пером композитора в то печально известное лето в Мариенбаде, в августе 14-го. Она еще даже не грянула, когда Кальман и его либреттисты Лео Штайн и Бела Йенбах сбежали из беспокойной Вены в эту вовсе не идиллическую горную деревушку европейскую Мекку для ожиревших сердечников и желудочников. Какая война, когда задумана оперетта под названием «Да здравствует любовь!» (таково было предположительное название будущей «Королевы чардаша»). Но этот воздух Мариенбада, воздух суетливой и вздорной жизни модного курорта, где Балканы, Сербия, Австрия, Габсбурги, британский и немецкий флоты — война, короче — стали излюбленной темой досужих общих разговоров при общем неверии в нее… Этот воздух ошалевшего от неуверенности или оглохшего от самоуверенности предвоенного мира оказался воздухом самой оперетты. И преуспевающий респектабельный буржуа, сохранявший олимпийское спокойствие, если не равнодушие, к судьбам Австрийской монархии, знаменитый композитор Кальман, не забывающий даже в минуты триумфа быстро подсчитывать будущие доходы на крахмальных манжетах, дышал тем же предгрозовым воздухом. В противном случае феноменальная способность этого сумрачного, тяжелого человека превращать житейские тяготы в легкую музыку, переплавлять личные горести, даже скорбь — в непередаваемую бодрость, выжать пьянящий сок веселья из собственной меланхолии оказалась бы парализованной[7].
Детище Кальмана оказалось и детищем эпохи. Оперетта, начатая в августе 1914-го, впервые была сыграна в ноябре 1915-го, когда мировой пожар полыхал уже вовсю, и его зловещие сполохи навсегда легли багровым отсветом на блестящие одежды «Королевы чардаша». Воздух предвоенного мира стал воздухом мировой войны. Им дышат и им захлебываются герои оперетты, в основном мужчины — «те самые, из „общества“, которые к этому времени либо были убиты на войне, либо, лишившись всякой опоры в жизни, стремились удержаться в ней хоть как-нибудь[8]». Нам же, с высоты нашего нынешнего знания, они напоминают героев «потерянного поколения» Хемингуэя, Дос Пассоса, Ремарка.
Этот воздух окутывает оперетту неуловимо тревожным флёром. Он присутствует как второй, третий планы, иногда — как предлагаемые обстоятельства, существующие за рамками сюжета, но влияющие на него.
6
Цит. по кн.: М и х е е в а Л., О р е л о в и ч А. В мире оперетты. Л., Сов. композитор, 1977, с. 129.
7
Существует версия, что свою бессмертную тему «Красотки, красотки кабаре…», где бурный каскад вдруг приобретает терпкий горьковатый привкус, Кальман буквально исторг как вопль потрясения в минуты, когда скорбел о кончине старшего брата.