Говорить о простом совпадении уже не приходится. Больше похоже на главную тему. И конфликт во всех этих опереттах практически один и тот же. Каждый из героев преодолевает сословные преграды, социальное неравенство. Для каждого из них борьба за свое счастье превращается в борьбу за человеческое достоинство, за честь артиста или за честь женщины. У каждого свои счеты с аристократией. Вроде бы тема давно исчерпана, и тем не менее жребий (и воля драматурга) продолжает упорно сталкивать великосветский мир с миром кулис, корысть брачных сделок — с бескорыстием любовных союзов, «благородство» родовитой касты — с благородством артистического братства. Правда, это разнообразное противоборство непременно приведет к обязательному для всех благополучному завершению, где все условные преграды сняты и празднуют победу безусловные человеческие чувства — преданность, дружба, любовь. Но на пути к этому каноническому хеппи-энду герои должны молчать, скрываться и таить и чувства, и мечты свои и вообще выдавать себя не за тех, кем являются на самом деле.
Племянник графа Палинского вынужден скрывать свое аристократическое происхождение и стать цирковым артистом — Мистером Икс. А Мистер Икс в свою очередь вынужден выдавать себя в светских салонах за мифического графа Казарова[10].
Одетта Доримонт должна притворяться, что не любит принца Раджами, а лишь подшутила над ним, как злая кокетка.
Сильва выдает себя за жену Бони, графиню Конислау, а мать Эдвина, княгиня Воляпюк, всю жизнь должна скрывать свое прошлое певички из кабаре «Орфеум».
Скромная Виолетта, Фиалочка, мужественно скрывает свою любовь к Раулю…
Какое-то бесконечное карнавальное травестирование, вселенский маскарад, в котором не разберешь, где суть, где видимость, где лицо, где маска. И только музыка не позволяет нам окончательно запутаться в этой карнавальной сумятице и неразберихе. Она расставляет опознавательные знаки лейтмотивов и музыкальных характеристик, протягивает нити интонационных связей и приводит нас к лирическим откровениям арий и дуэтов и к потрясающим финалам, где все маски сброшены, где понятно, кто есть кто, где торжествует неприкрытая истина страстей.
При том, что либреттисты не баловали Кальмана разнообразием, подобную конфликтность принято было относить к обязательным условиям жанра. Что касается маскарада чувств, проблемы сути и видимости, маски и души, то эта одна из самых живучих европейских театральных традиций стала фундаментальным свойством вообще музыкального театра, объясняющим драматургическую необходимость связи слова и музыки, драматического и музыкального действий, их неразрывность и противосложение.
И все-таки не эти сугубо профессиональные проблемы волнуют Кальмана. За всеми хитросплетениями сюжета и каверзами интриги, за всеми условностями легкого жанра в музыке звучит такое неподдельное волнение, такая эмоциональная насыщенность и подробность психологических нюансов, она несет такое бремя страстей человеческих, что впору говорить уже о музыкальной психологической драме.
Что же заставляет Кальмана с такой упорной последовательностью возвращаться к одному и тому же конфликту: аристократы — артисты? Казалось бы, в реальной жизни ему нет уже места. Агнес Эсгерхази, представительница одной из самых древних фамилий, графиня, могла бы снять проблему двумя убойными аргументами: графиня Эсгерхази — звезда кино, это раз! И любовница Кальмана — это два! Вот вам и все противостояние.
Прежде чем попытаться ответить на поставленный вопрос, сделаем шаг в сторону, вернее, назад. Зайдем, так сказать, с тыла и вспомним отца Кальмана.
Этот удачливый торговец зерном, осмотрительный, хваткий и прижимистый делец умудрился сколотить весьма солидное по меркам Шиофока состояние и разорился в одночасье. Он возмечтал превратить свой маленький городок на берегу Балатона в первоклассный европейский курорт, для чего и создал акционерное общество. Превосходная мысль, делающая честь бескорыстным патриотическим чувствам и дару коммерческого предвидения. Шиофок действительно стал модным курортом. Но в то время, как остальные акционеры пожинали плоды расцвета, торговец Кальман вкладывал деньги в его обеспечение — и вылетел в трубу. Он пал жертвой прекрасной поэтической идеи, порожденной излишне пылкой для делового человека любовью к родному городу. Поэзия и коммерция оказались столь же несовместны, как гений и злодейство.
Вероятно, сын унаследовал и явные достоинства отца, и тайные «пороки», превзойдя его и в том, и в другом. Он был куда более удачливым коммерсантом и по сути, и по видимости. А поэтические струны, тайно звучавшие в душе отца, у сына запели в полный голос, обретая мощь откровенного и нестесненного художественного проявления. Но!