Годами еще не взрослые, они становились мужественными, бесстрашными бойцами. Совсем еще юный Леня Ковалев перед боем в селе Тихоновичи передал секретарю комсомольской организации соединения Марии Скрипке заявление. Оно сохранилось, вот его текст:
«Прошу принять меня, — писал юноша, — в ряды комсомола, хочу быть ленинцем. Я обязуюсь честно выполнять комсомольские поручения, боевые задания командиров, бить фашистов по-комсомольски, быть смелым в бою. Я буду мстить врагам за родного отца, мать, за сожженную родную Корюковку, за мой разрушенный дом.
Иду в бой с фашистскими захватчиками с именем Ленина. Буду биться, не щадя крови, а если понадобится — то и жизни.
Высокое звание комсомольца оправдаю в бою».
Не возвратился Леонид Ковалев из того боя. Но комсомольская организация рассмотрела его заявление. Юноша был посмертно принят в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.
Не сразу приняли в партизанский отряд Владимира Тихоновского. По-отечески жалели, как и других юношей. Считали, что рано им взваливать на свои еще неокрепшие плечи тяготы партизанской войны. Но парню не было дороги назад. На одной из полицейских квартир был найден список активистов, помощников партизан. И среди них — фамилии Володиного отца Андрея Мартыновича, который до войны работал заместителем председателя поселкового Совета, и самого Владимира. Его главная вина перед «новым порядком» состояла в том, что он накануне празднования годовщины Октября в Корюковке писал и развешивал лозунги, призывающие к борьбе с оккупантами.
Так Владимир Тихоновский оказался в отряде.
Вместе с Леонидом Ковалевым ходили в разведку, добывали ценные сведения, распространяя партизанские листовки.
О прорыве блокады в Злынковских лесах Тихоновский вспоминает:
«Всегда Федор Иванович берег меня и это чувствовалось. Но перед штурмом он послал меня с двумя бойцами в головной дозор. Мы ушли вперед метров на 300. Подошли к шоссе, увидели первую линию окружения. Гитлеровцы сидели за завалами по другую сторону дороги. Мы залегли в 100 метрах в воронке…
В лесу раздался раскатистый голос Короткова:
— За Родину! Вперед! Ура!
И пошло. За несколько минут первая линия окружения была преодолена. Мы трое первыми вскочили в придорожную канаву и бросили в сторону пулеметов противотанковые гранаты. После взрыва перебежали дорогу. И тут лицом к лицу столкнулись с верзилой-фашистом. Он нажал курок, но выстрела не было. Вскинул винтовку и стволом выбил мне один зуб и половину второго. Я упал на спину. Он хотел ударить меня наотмашь прикладом. Но бежавший за мной партизан прошил его очередью из автомата».
Чтобы уберечь паренька, Коротков перевел Володю в санчасть.
«Видел я, что он просто жалеет меня, бережет. Бегал к нему, упрашивал. Ничего не помогло.
Но скоро освоился в новой обстановке, и оказалось, что в санчасти можно тоже воевать, как и во взводе. Старшина санчасти Григорий Иванович Горобец был человеком запасливым. Для раненых надо хорошее питание. Если отряд идет на операцию, я к нему:
— Григорий Иванович, можно за провизией?
— Давай!
Пристраиваюсь и — пошел.
Был доволен я, Григорий Иванович и, главное, раненые».
Довелось Владимиру побыть вторым номером у геройского партизана Артозеева.
«В одной операции пришлось мне таскать диски для ручного пулемета Артозеева. За этим богатырем было трудно угнаться. Он даже стрелял с одной руки. Для него, видно, было все равно: что пулемет, что наган».
Принимал участие Тихоновский в диверсиях на железной дороге, в боях с полицейскими и регулярными частями фашистов.
«В конце апреля 1943 года вызвал нас Коротков. Поручил группе бойцов под командованием Павловского направиться в южные районы области для разложения полиции. Оказались мы надолго отрезанными от соединения. Нас считали погибшими. Но мы действовали. Разыскали диверсионную группу Цымбалиста. Взяли взрывчатку и на железнодорожной ветке Гомель — Бахмач подорвали шесть вражеских эшелонов.
Когда вернулись, Коротков остался доволен нашей работой».
Надолго запомнился бой под селом Кудровка.
«У нас по 2—3 патрона, несколько мин для ротных минометов. Против нас — батальон. Лежим мы в обороне. В диске моего „дегтяря“ 15 патронов, навыпрашивал у ребят по одному. Командование дало установку: выпускаем оставшиеся мины, даем залп и в атаку. Получилось иначе. Завязалась перестрелка. Молчат почему-то минометы. Второй номер моего пулемета застонал — ранило в шею. Я решил вытащить его в тыл, пулемет оставил в окопе, патроны все уже израсходовал. Увидел меня Коротков и кричит: