— Ах, ну прости, что заставил напрячься. И что за вашими хорошими харчами, не забыл о том, кто мой настоящий отец. Ты уж извини, я не буду ссаться от восторга от твоего Славика и этой новой семейки. Ты уж тут как-нибудь сама.
— Как тебе не стыдно, а? Тебя приняли, как родного! А ты себя ведешь, как скотина.
— Слушай, а вы со Славиком заведите общего ребенка, растите его, как хотите, и радуйтесь тому, что он не я.
Мать побледнела еще больше и непроизвольно прикрыла живот рукой. Этот жест прошелся как плетью по оголенным нервам.
Твою ж дивизию…
— Вы уже, да? — процедил сквозь зубы, — времени даром не теряли? Молодцы.
Меня уже не просто трясло, а колотило так, что зубы стучали. Отец был прав. Во всем прав.
— Поздравляю. Надеюсь, следующая попытка выйдет более удачной и вырастет кто-то не такой неудобный как я.
— Максим, — мама подскочила ко мне, обняла изо всех сил, прижимаясь к груди, — хватит. В тебе сейчас злость говорит. Из-за отца. Ты не понимаешь, он же…
— Оставь его в покое. Выбрала другого — твое право, только не надо включать теперь заботливую мамочку и говорить, что все это было ради меня.
Она дрожала всем телом, все крепче стискивая меня в объятиях.
— Макс, пожалуйста. Не веди себя, так. Не будь как он!
— Хм, почему бы и нет? Гены пальцем не раздавишь. Ты ведь и меня мерзавцем считаешь.
— Да что за глупости у тебя в голове?
— Глупости? Я слышал, как вы вчера с Белецкой разговаривали. Как там ты посоветовала своей драгоценной Яночке? Держать ухо востро? Не расслабляться? Не ждать от меня ничего хорошего?
Она затряслась, разжала руки и, отступив на шаг, прошептала:
— Максим, я…— голос ее подвел.
— Что ты? Давай уж договаривай. Поздно идти на попятный.
— Ты все не так понял. Я просто хотела предупредить ее
Я поднял одну бровь, дескать валяй, продолжай.
— Предупредить, что ты… ты сложный, — она выглядела совершенно несчастной, но меня это не трогало. Меня вообще ничего сегодня не трогало.
Совесть на нуле, здравый смысл тоже, воспитанность тем более.
Я сегодня именно тот, о ком предупреждала мать. Мерзавец. И мне это в кайф. Я готов ломать все на своем пути. Все и всех.
— Извини. Какой уж есть.
— Ты слышал, что я говорила дальше? Ведь слышал? — схватила меня за руку.
— Прости, ты так мило болтала со своей новой дочерью, что я предпочел свалить, — зло выплюнул я.
— Я там говорила, что…
— Да мне насрать! — заорал я, — насрать, что ты там еще говорила! Хватило и того, что услышал.
Я оттолкнул ее руку.
— Ты все не так понял, Максим. Я тебя люблю.
— Ой, не надо, — я раздражённо отмахнулся и побежал наверх. Ворвался в свою комнату, схватил с полки спортивную сумку и начал заталкивать в не вещи. Какие попало, не разбирая.
Ноги ходили ходуном, зубы сводило от всей этой херни. От семейки новой, от матери, которая говорит другим, что ничего хорошего от меня ждать не стоит, от лживой сестрицы, от дома этого сраного, который каждым миллиметром кричит: ты здесь никто.
Да пошло оно все в жопу.
— Что ты делаешь? — взвилась мать, когда я спустился вниз, — куда ты?
Она была бледная, как призрак, руки дрожали, в глаз полыхало нечто, чему я не мог дать определения.
Я молча прошел мимо нее.
— Я задала тебе вопрос! Куда ты собрался?
— Сваливаю.
— Ку..куда…
— По хрену куда. Лишь бы вас всех больше не видеть.
— Я тебя не отпущу, — вцепилась в мою куртку, пытаясь вырвать ее из рук, — не пущу. Слышишь?!
Я просто разжал пальцы, отдавая ей вещь. Пусть подавится.
— Макс! Не смей уходить! — она встала поперек двери, преграждая путь
— А то что? Славику пожалуешься? Я б на твоем месте, так ни нервничал, кстати, — пренебрежительно кивнул на ее еще плоский живот, — мало ли что. Ты вообще радоваться должна, что ухожу. Вдруг ваш новый ребенок от меня говна какого-нибудь нахватается. И вырастет таким де ублюдком.
Щеку обожгло злой пощечиной.
Я ошарашенно заткнулся, а мать испуганно прижала ладонь к губам.
— Прости, — по ее щекам побежали слезы, — Макс, я нечаянно. Погоди.
Я дальше ее не слушал. Обулся, протиснулся в дверной проем, уворачиваясь от ее отчаянно тянущихся рук, и пошел по дорожке к воротам.
— Максим! — за спиной рыдала мать, — Максим, стой!
Я выскочил на улицу и быстрым шагом бросился прочь от этого дома.
Наигрался в семью, хватит. Пусть все идут лесом.
Я даже не стал ждать автобуса, что бы он отвез меня в город. Пошел пешком, не оглядываясь и ни о чем не жалея. Телефон в кармане непрерывно гудел. Я достал его, равнодушно сбросил звонок матери и набрал приятеля:
— Егор, здорово. Это Макс. Мне бы перекантоваться где-то. Несколько дней. Может, неделю.
О том, что будет дальше я думать не хотел.
В школу я ходил только на тренировки, а по утрам работал грузчиком — жрать-то на что-то надо. И по херу было на вопли Станиславовны и других учителей, на все по хрену. Даже на то, что экзамены уже на носу и счет шел на дни. Тормоза совало напрочь.
Дома не появлялся, с матерью не разговаривал, Янку в школе не видел. Остановился на хате у одного из друзей Егора. Там старший брат в армию свалил, квартира пустовала, вот меня и приютили.
На долго ли? Хрен знает! Мне все равно. В тот дом я больше не вернусь. Закончу сраную школу, махну обратно к бате, устроюсь слесарем, буду прочищать трубы от говна и спиваться. А что? По-моему, охрененный жизненный план для такого неудобного ублюдка как я. А все остальные: маманя с новым отпрыском, Славик, Яночка — могут взяться за руки и свалить на в туман. И без них проживу
Главное не замечать, как за грудиной ломит и не оборачиваться. Не я первый, не я последний, справлюсь.
Белецкая в школу не ходила. От парней я случайно узнал, что она перешла на домашний режим и все время торчала у своих репетиторов. Заучка, мать ее. Конечно, Игорёк ведь врач, образованный. Надо соответствовать.
Стоило только подумать об этом, как снова накрывало. Жестко, резко, без просвета. Я ревновал. До синих чертей перед глазами. Вспоминал, как переписывались, делились «страшными секретами», смеялись. Я тогда думал, что между нами что-то есть. Что-то особенное, что-то настоящее. Оказалось, что нет. Очередная иллюзия.
Первый экзамен пролетел так, что я не заметил. Пришел, что-то там написал, ушел. Все. Сколько наберу столько и наберу. Плевать. Академиком мне точно не стать. Меня больше волновал предстоящий матч, на котором нашим противником станет девяносто седьмая школа. Наши заклятые враги. Именно они три года подряд выталкивали нас из чемпионата.
— Если вы просрете и в этом году, я вас всех на кол посажу! Поняли меня? — орал тренер так, что слюни во все стороны летели, — поняли?!
— Поняли, — мы нестройно блеяли в ответ и мрачно переглядывались. В каждом из нас горела решимость победить, а у меня она еще была приправлена изрядной порцией злости. Мне нужна была эта победа чтобы доказать самому себе, что хоть чего-то стою.
Когда мы вышли в зал наши трибуны одобряюще загудели, а со стороны противников наоборот раздалось улюлюканье. Народу была тьма, все они сливались в пестрое полотно, но взгляд сам безошибочно нашел Белецкую, и сердце тотчас забухало в груди, перекрывая весь остальной шум.
Она сидела с самого краю недалеко от выхода. Бледная, взволнованная и смотрела только на меня. Стыдно признавался, но я хотел, чтобы она пришла. Ждал. Не знаю почему, но это было важно для меня. Даже несмотря на то, что теперь между нами пропасть, своим появлением она будто дала мне сил и уверенности в своих силах.
Бой шел не на жизнь, а на смерть. Девяносто седьмые дрались как черти, зло, отчаянно, на грани фола. Мы тоже не отставали, и свисток судьи практически не замолкал, фиксируя все новые и новые нарушения. Школьные трибуны орали не прекращая, наш тренер метался вдоль лавок и хрипел — голос он сорвал еще в первой половине игры.