Обрывки воспоминаний, таких гадких, что меня реально тошнит, пробиваются яркими вспышками наружу.
Маленький я, виснувший на ногах у отца, умоляющий прекратить его издеваться над матерью. Потом я же вишу на нем, умоляя не уходить, а он отшвыривает меня на пол и хлопает дверью так, что с потолка сыпется побелка. Больше ничего. Темные провалы вместо четких картин.
— Почему ты его не остановила? Не ушла? — сиплю я.
— Думаешь, я не пыталась? Пыталась, еще как. Только не вышло ни хрена. Он шантажировал меня, запугивал, и ему все с рук сходило. Потому что свидетелей не было, никто никогда ничего не видел. И мое слово было против его денег, — лупит злыми словами, вываливая всю неприглядную правду, — Я ведь даже разводилась с ним. Представляешь? Только он сунул кому-то на лапу, и после развода тебя с ним оставили, лишив меня всех прав, а папаша твой потом звонил каждый вечер, и включал связь на громкую, чтобы я слышала, как ты ревешь. И знаешь что? Я на пузе обратно приползла, умоляя принять меня обратно.
Я сейчас буду блевать.
— Почему я этого не помню?
— Ты тоже с лестницы падал. Так же как Яна. У тебя была черепно-мозговая, и после нее многое стерлось из памяти. Я…я не хотела, чтобы ты жил в страхе, и не стала рассказывать, что творил отец. Он к тому времени какую-то бабу на стороне нашел и охладел, перестал замечать и меня, и тебя. Я сочиняла сказки, что папа много работает, сильно устает. — она немного смущенно натягивает кофту, приглаживает волосы, — Мне хотелось подарить тебе хоть какое-то подобие нормального детства. Но, видать, я сильно перестаралась, раз у тебя такие розовые очки. Прости.
Очки только что разбились. Вдребезги. Осколками впиваясь в мозг.
— Потом у него новые друзья появились. С ними он пристрастился к картам и выпивке, — продолжает она, бесцельным взглядом уткнувшись в одну точку, — Иногда неделями дома не появлялся, но продолжал держать меня на крючке. Угрожал отправить тебя в детдом на другом конце страны или в колонию, для малолетних. Я терпела, ждала, когда этот ублюдок просрет все свое состояние, доставшееся от родителей. Растеряет все свои связи и власть, останется на дне. И когда это, наконец, произошло — ушла, и тебя смогла утащить. Хотя ты уже совершеннолетний был и вполне мог остаться с ним.
Она отходит к окну, упирается в подоконник руками и смотрит на небо, а я пытаюсь переварить то, что услышал.
— Я понимаю, что тебе хреново это слышать…но…Твой отец — чокнутый ублюдок. Жестокий, беспощадный, больной на всю голову. Я больше не могу допустить чтобы ты идеализировал его, тянулся за ним и мечтал стать таким же.
— Я не такой, — хриплю. Меня трясет и по щекам градом катятся слезы.
— Что ты сделал с Яной?
— Ничего, мам. Ничего. Клянусь.
— Тогда почему она так реагирует на тебя?
— Она думает, я ее предал. Разболтал всем о ее…проблеме.
— О дислексии?
— Ты в курсе?
— Да, Слава мне давно об этом рассказал.
Я не удивлен. Между ними полное доверие. Такое, какого уже никогда не будет между мной и Белецкой.
— Ты действительно разболтал?
— Нет. Никому ни слова не сказал. Я понятия не имею, как они об этом узнали.
— Так выясни. Чтобы было чем оправдываться перед Яной. Вы должны помириться. Я не хочу, чтобы мои дети стали врагами.
— Выясню, — я готов на все чтобы узнать правду, даже если придётся подвесить Меньшова и Левину вверх ногами и трясти до посинения.
— Пока не приходи сюда. Понял?
— Но…мне…надо…я хочу ее видеть, — у меня такое чувство, будто мне руки вырывают.
— А ты думай не о своих хочу, а о том, как лучше для нее. Не суйся к ней, пока она лежит в больнице. Не усугубляй. Ты понял меня, Максим?
Я иду в клуб к Семену
Перед глазами черная пелена с кровавыми всполохами. Я не вижу людей, только силуэты. Не различаю отдельных слов — только разноголосый шум.
Я здесь не просто так. Не ради гулянки, девок и прочих радостей. Я ищу Меньшова.
Точно знаю, что этот урод где-то здесь — час назад он выставил фотку с пафосной надписью: отмечаем торжество справедливости. Нетрудно догадаться о какой справедливости идет речь.
Я рыщу по залу, высматривая его морду и с каждым мигом все сложнее себя контролировать. Янка там в больнице, опутанная проводами, в гипсе, а здесь всем насрать, все развлекаются.
На шее виснет какая-то девица, со словами:
— Красавчик, я тебя помню. Покажи свои крылья.
Я показываю средний палец и иду дальше. Мне нужен Ден.
Я нахожу его в уединенной кабинке на втором этаже. Он сидит на низком диване, разметав руки по спинке, а у него на коленях Левина. Она страстно облизывает его лицо, не забывая вилять задницей. Золотистое платье задрано так, что видна ажурная кромка чулок.
Я не удивлен. Вообще ни капли. Эти две подлые твари просто созданы друг для друга. Молча подступаю к ним, хватаю Левину за шкирку от отшвыриваю в сторону. Она неловко валится на пол, по паучьи некрасиво вскидывая ногами.
— О, а вот и Макс! Как дела? Как сестренка? — Денис изрядно накативши. Хмельной взгляд, заплетающийся язык и вялые мозги, которые не понимают, что сейчас лучше заткнуться.
Вместо ответа я бью. Со всего маха. Под кулаком что-то хрустит. То ли нос, то ли зубы. Денис хватается за лицо и воет
— Сука! — через пальцы бежит кровь.
— Я тебя предупреждал, чтобы ты не смел к ней соваться! Чтобы оставил в покое!
— Тебе конец, Ершов! Я бате скажу! Заявление на тебя накатаю в ментовке!
— Тогда готовься к тому, что все узнают, что ты Янку дурью накачивал. У меня полная раздевалка парней, которые подтвердят, что ты ей подсыпал, чтобы в трусы залезть.
— Никто не поверит.
— Посмотрим!
— Тварь твоя Яна! Тварь!
Я снова замахиваюсь. Денис как-то по-бабски вскрикивает и закрывает голову руками. Остатками мозга понимаю, что надо остановиться. Слышу в голове горькие слова матери: иногда ты так похож на него. Это отрезвляет. Я не хочу быть похожим на своего биологического папашу. Он мне никто.
Вместо удара хватаю его шею, со всего маха припечатывая к спинке:
— Откуда ты узнал о Яниной проблеме?
— Пошел ты!
Снова впечатываю, в этот раз еще сильнее:
— Откуда???
Он начинает хрипеть, бить меня по рукам, оставляя кровавые следы.
— Да я это сказала! — визжит Ирка, — пока ты на последнем матче выпендривался, я в твой телефон влезла и прочитала твою переписку с Белецкой.
Отшвыриваю Меньшова, как поломанную куклу и разворачиваюсь к своей бывшей. Ее счастье, что она девка. Была бы парнем — я бы ее размазал. Мордой по стене, да так что бы зубы в штукатурке застревали.
Она это понимает, читает в моих глазах и испуганно пятится.
— Ты совсем озверел, Ершов? Какая муза тебя укусила?
— Кто тебе разрешал лезть в мой телефон? Хотела любовника своего порадовать? — киваю на стонущего Дениса.
— Сам ведешь себя как придурок, а теперь ревновать вздумал? Права качать?
— Левина, ты больная? Какое ревновать? Мне вообще насрать где ты, с кем ты. Хоть с конем совокупляйся. Мне плевать!
Даже в свете неоновых огней видно, как она покрывается истошно красным румянцем.
— На Белецкую, значит, не плевать? И что в ней такого, раз ты настолько увлекся и готов ради нее на людей бросаться.
Что в ней такого?
Она настоящая. И она моя!
Лежит в палате, слабая, бледная, поломанная. Не из-за этих двоих. А из-за меня!
Если бы я изначально не затеял все это дерьмо с травлей — ничего бы не было. Ирка бы по-прежнему строила из себя преданную подругу, а от Меньшова Яна бы и сама отделалась, потому что он ей не нужен, а вместо этого, я просто спустил с их с цепи.