Кременец город каменистый был, но зеленый… Удивились, правда, его родные, что он без подарков, а вместо того неожиданно с «молодою» приехал. Мне на билет он все деньги истратил… В тот же год я Римку родила. Свекор, счетовод МТС, говорит: «Чего ж с ней делать, с малолетком, пускай к нам на счетные курсы идет». Так профессия у меня стала.
Мы с Петею в воскресенье в магазин пошли вина какого хорошего купить — Риммочке год отметить, когда вдруг в репродукторе на площади «вероломное нападение» объявили… Все к столбу притиснулись. Будто должны еще что-то объяснить: как же это? неужто?.. Из радиорупора на площади раздался гимн.
Вина, чтобы проститься, мы так и не купили: у мужа минуты считанные были, и то против устава, а там форму надеть — и в часть. А продавщица та, из винного, тут же в соседний отдел кинулась, мыло и бакалею хватать. Он мне наказал напоследок, чтобы я сразу эвакуировалась: город от границы близко. Петя у меня смуглый и сероглазый был, Римка — в него…
Я номера его полевые, Милочка, до сих пор помню. Тебе вон в другой город без Деда и не знаю, как позвонить, а его почту полевую одну, да другую потом, да в госпитале — помню, сколько прошло… Петр мне письма уверенные, ласковые писал. Вижу, что каждый свой день мне бы, как и раньше, рассказал: где они и что, да не дозволено.
Однажды только было такое письмо: тут, мол, у нас говорят — «тыльная жизнь не пыльная»… Я-то знаю, каково тебе с дочкой на руках одной. Но ты все же, Тая, смотри. У нас тут тоже всякое бывает. Легко жить — проще… Только пускай тогда на тебя моя вера тяжестью ляжет! Слова-то совсем не его… Тяжкие. Да я понимаю…
Да ты засыпай-ка давай. Завтра день будет. И я лягу пойду. Вчера-то я почти не спала. Деду бедро растирала. Всю ночь он маялся… Ишь, Тишка-то, вор такой — к тебе на одеяло примеривается! Да ты прогони его, Милочка, сразу, не приваживай. Сытый-то он у нас и грузный, Тишка-барин… Привалится ночью с боку — кошмар еще приснится какой. Вот зверь-то какой вырос, ходит, когтями стучит…
Да дальше-то что ж. Высадили нас, эвакуированных, под Москвою для переформирования состава. В городе Орехове-Зуеве. Одна я ехала с дочкой… Петина мать сказала: «Стара я с места срываться». И сыновних писем не послушалась. А свекор тоже был сразу мобилизован. Хотела я домой, в Ельск, добраться! Но тут — кто молодые и детей немного — собрал нас на стоянке военный комендант и обратился: пойти, кто может, в подмосковные госпитали работать. «Кто может, прежде всего пусть останутся! И вообще, все теперь должны. Все, что для победы требуется, все мы должны! Паек по рабочим нормам будет предоставлен». Говорит, а у самого голос хрипит, обрывается… Записал тех, кто решил остаться. А на меня глянул — закричал: «Ты, девчушка, дальше чтоб ехала! Ехала чтоб! Раз за сестренкою одна смотришь!»
Это он меня тогда не в госпиталь, а в санпропускник на станции эвакуированные поезда принимать пристроил: чтобы хоть не такая кровь… И на квартиру к Беловым меня определил — как самую изо всех молодую и жену фронтовика с ребенком. Остальные большинство по баракам стояли.
У Софьи Павловны Беловой было тесно, но она мне вроде рада… У них с престарелой сестрой и инвалидом-отцом одна тесноватая комната осталась, и я в закутке-кладовой при них. Зато поговорить ей есть с кем. Со мною. Только что, перед тем как я вселилась, ей похоронка на сына Юлика пришла. В кладовой раньше его велосипед и книги хранились… Сестра ее старшая, Лера, по Юлику почти без разума стала, бормочет. Отец не встает. Она со мной поговорить рада.
О Юлике все как о живом вспоминает. Иногда и сама заговаривается, как и сестра, спрашивает: поймет ли когда их Юлик, что им теперь вещи на продукты менять приходится? Недавно вот они были вынуждены отдать знакомые ему с детства часы и картины… Только что же я скажу ей и что отвечу, когда горько-то мне самой и страшно за всех?
Что-то со мной сделалось. Приду и ревмя реву. Уже ни того горя, что кругом, ни поодаль, ни Римку свою некормленую не различаю отдельно. Будто накрыло меня с головой тогда… Она же, Софья Павловна, меня утешает. За Римкой моей смотрит.
Тогда что ни день разбомбленные в пути поезда приходили. Что уж там в вагонах дезинфицировать и кого из обломков принимать…
А то еще — все девочку одну: закрою глаза и вижу. Чуть постарше Римки девочка. А может, исхудала совсем. Прозрачная. Тогда пути на Ленинград только что отрезали. Шли еще эшелоны. Последние. На руке у девочки, как у всех по поездам, квиток с именем. Зоя Шатилова девочку звать…