На следующий день временный сосед ушел. И дальше Ходоров ехал в своей двенадцатой каюте с чувством собственной и законной отдельной площади.
Была продолжительная «зеленая стоянка». Капитан выиграл время против графика, чтобы размяться на берегу, перед заходом в Каму, — там уже степные места и не будет такого нарядного берега. Бродили и аукались в молодых, в человеческий рост еловых зарослях над высоченным меловым откосом. Ельник только что выбросил светлые, с неотделившимися иголочками отростки хвойных лап, но был упругим, тесным и хлестким наотмашь… От свежего, чуть скипидарного духа слегка кружилась голова. Было азартно и непредсказуемо пробиваться через ельник куда-то дальше, вглубь, и выбраться под конец к низине с лютиками и клочком неба в малой заводи. А дальше — новые неистово зеленые заросли лиственного мелколесья и — зна́ком совершенно неведомого существования — силосная башня на горизонте…
У трапа его дожидалась старшая горничная Раиса, мать боцманского дитяти Никиши на велосипеде:
— Вот же давно вас жду с ключами…
Нужно было пристроить на время севших часа три назад пожилую женщину с дочерью. Сели с одним местом на двоих, упросили кассира на пристани посадить их. А теперь вот ломай голову, куда их устроить… Разве что в каюту к Ходорову. А он, может, перейдет на ночь в каюту молодоженов? С ними договорились ненадолго.
Было понятно насчет его каюты. Но вот как же все-таки он перейдет к «молодым»? Ах вот что. У них две каюты. И ребятки уступают на ночь одну. Ну да, отметил про себя Ходоров, просто констатируя, раз я соглашаюсь принять их двоих, то соглашаюсь и переселиться…
У двери его двенадцатой стояла грузная женщина с усталым и принужденным лицом. Аркадий Дмитриевич избавил ее от необходимости разъяснять все сначала и вызвался довести дочь и доставить вещи. Дочь, крупная и полная девушка лет двадцати, передвигалась с не сразу различимой странностью, опираясь на мать и с напряженным выражением на лице.
Что-то случилось с ней минувшей осенью… Ходоров выслушал всю историю семьи из двух человек. Отец уехал из Нижнекамска, когда девочке было пять лет, на Север по оргнабору и завел там новую. Возвратился было к ним, когда дочери было десять, но они его не приняли. А вот этой осенью дочь, техник «Зеленстроя» и вечерница местного вуза, вдруг почти потеряла подвижность. («Не чувствую при ходьбе ног», — пояснила девушка.) И врачи не говорят ничего определенного… Рассказывала мать привычно: видимо, не раз говорено. И очень обстоятельно уточняла дочь… Ходоров подумал, что, должно быть, это простые душой и очень слитные между собой люди. Сколько он ни видел больных — они всегда раздражались, когда при них рассказывали об их болезни. Он слушал всю историю вроде бы как их благодетель, а они считали своим долгом все ему объяснить… Однако до вечера Аркадию Дмитриевичу уйти было некуда. С лица матери не сходило слегка зависимое выражение, а младшая поясняла обстоятельно: как они благодарны…
Мать звали Людмила Прокофьевна, или тетка Людмила, а дочь — Елена, и это почему-то не шло к ее одутловатому лицу.
Молодоженский «люкс» был так себе номер, только что одноместный и отдельный. Что-то дребезжало под раковиной умывальника, капало из крана. Ходоров не сразу уснул. И снилось ему что-то беспокоящее: рыхлая Елена, «не чувствующая ног», плыла среди облаков… Его Аленка прыгала на одной ножке и вдруг запнулась в их предотъездной, забитой мебелью квартире о разобранные доски полированных шкафов…
Днем он бродил бесприютный. Теплоход вошел в Каму и теперь двигался против течения. И берега были скупее красками. Под вечер Ходоров подумал: похоже, старшая горничная избегает его. Наконец встретился с ней в коридоре. Она сказала, что все еще некуда перевести «его женщин». Есть одно место в четырехкоечной каюте, но их ведь двое. Пообещала, что завтра он в любом случае вернется в свою двенадцатую.
Издали раскланялся с «молодыми»… Молодожены — дело интимное. В конце концов, они недешево заплатили за свои «люксы», и это путешествие им на всю жизнь. И при чем-то тут Аркадий Дмитриевич, который был вселен на одни сутки, а вот теперь ходит и прячет от них глаза.
Столкнулся на лестнице с теткой Людмилой, она спешила со стоянки в Лыскове с бутылками молока. Постоянно кормила Елену в перерывах между теплоходными обедами и ужинами: ее состояние было связано с каким-то нервным истощением. Он зашел с нею в каюту. Кругом были свертки с припасами, нездоровое Ленине лицо в полутьме задернутой занавески… В закупоренной каюте пахло недугом. Он посоветовал: на воздух, на воздух!