Она сорвалась уполномоченной Госстраха. Потом — продавать театральные билеты. Не все ли равно что, если все равно не то. От прежней ее жизни прежним оставалось только чувство какой-то ненадежности.
Но она верила, чувствовала: что-то изменится в жизни, произойдет.
А происходило то, что ничего не происходило. Мысль, что надо предпринимать что-то, устраивать личную жизнь, стала судорожной. Перешла работать в научно-техническую библиотеку. Это было въедливое женское окружение. Но среди читателей больше мужчин… Она как раз стояла на выдаче и улыбалась напряженно.
Никитка подрастал какой-то чужой и грубый. Сбегать в аптеку? В ответ понурое: «Ну мам…» Он не понимал. Никогда по-настоящему не беспокоился за нее. Тьфу-тьфу, она была пока сравнительно здорова. Правда, все-таки шел…
Энергичен был сын только в отстаивании своих интересов:
— Ну ма, дай трюльник! А что, ну всем дают…
Она взрывалась на идиотское слово «трюльник». Он мог поправиться на «трешник» и снова клянчить или замолкал с угрюмым видом.
Хорошо, зачем ему деньги? Она недавно давала.
— Ну мам! Женщины этого не могут понять! — Обаятельная улыбка знающего свою привлекательность молодого существа. Сын — рослый и кудрявый, с сахарными зубами красивый мальчик, почти подросток.
Понабрался! Где? Своя, во всем своя жизнь… Она не может контролировать: весь день на работе.
Но хотя бы учится… Пока он учился хорошо. И безоговорочно принял ее сторону в разрыве с Виктором. Не обиженно по-детски, а совершенно как взрослый холодно принимает его образцовые подарки. А она-то считала, что он уже забыл тот, давний уже уход от них Виктора…
Порой в ней поднималось опасливое раздражение, почти гнев: как это они судят взрослых! Пока он снисходительно прощает ее. А дальше? Через год-другой тот самый переломный возраст, и тогда уже никто не сможет вписаться в их семью, которой заправляет Никитка.
Сколько есть оттенков у женского одиночества. Оно может быть и светлым, даже с чувством внутреннего облегчения, может быть с настойчивой бравадой, ущемленным, потерянным внутри. И оно может быть лихорадочным… Нужны были какие-то компании, вечеринки. Где еще знакомятся в ее возрасте? И не было ничего этого. Оглушительно молчал телефон.
Когда выходила ненадолго в магазин, снимала на это время трубку с рычагов: гудки «занято» — это значит она дома, можно перезвонить через полчаса. Однажды был настоящий скандал с телефонной станцией: трубку кладите, иначе отключим! Нервы натягиваются — вспомнить. Так и представила себе невидимую телефонистку: мятая какая-нибудь… кошка в полосатой юбке.
А звонили одни Никиткины огольцы. Или еще Аэлита Разина, Аэлитка, могла о ней вспомнить и позвонить — неприятно широкая и плоская, как шкаф, волосы у нее, правда, богатые и длинные, с пестрым, будто захлюстанным веснушками лицом и быстрыми, бывалыми глазами — единственная ее приятельница по библиотеке.
Для этой не существовало неловких ситуаций и всякой дребедени с настроениями и чувствами. Жить у нее значило — уметь жить со вкусом. Снова и снова Инну Прохарчину привычно прибивало течением к людям такого типа. А других, видимо, не очень интересовала она сама. Аэлита уверенно перехватила сохранившиеся у нее снабженческие связи и немедленно расширила их — почти необозримо, подключив к ним свои знакомства в области дефицитных автозапчастей и зубных протезистов. И отхватила себе такую дубленку! И вечернее платье типа японского кимоно… Похожее на спадающий с нее купальный халат. Теперь носили экзотическое.
Аэлита будоражила и вызывала досаду. Жизнь Инна Кузьминична воспринимала теперь как битву, в которой нужно выстоять, не сдавая позиций. За окном ее квартиры на Сущевском валу размеренно грохотало уличное движение, так что подрагивали и звенели рюмки в шкафу, и это усиливало чувство какой-то чересколесицы в ее жизни.
Был у нее продолжительный роман с командированным на курсы инженером. Но уехал инженер Чистяков не простясь: облегчил для себя задачу прощания и объяснения.
Значит, не было и тени тепла между ними! Да что там решать: было ли, не было. Не нужна была! Да и он ей не был нужен…
Она настороженно и скованно подобралась. Срывала раздражение на Никите. Тот флегматично тянул:
— Ну, махен, ты теперь каждый день не с той ноги встаешь…
Тринадцатилетний оболтус свойски посоветовал: курить бы она, что ли, начала — успокаивает. Угадал… На работе она иногда затягивалась, Аэлита угощала «Кэмэлом».
И поступал Никитка назло, абсолютно во всем назло! Она не отпускала его однажды с ребятами куда-то за город с ночевкой. Особенно не вдавалась — перешла на упреки: он где и с кем угодно, лишь бы не дома, так и выметает его! Он уехал без разрешения.