И вполне странно, что еще ни разу не было ушиба. Наверное, не тот масштаб сил, чтобы настолько
сильно проломить мне череп.
Еще один мой пунктик: говорить всем, что у меня все отлично; делать вид, что мне не
безразлично своё здоровье, что я заинтересована в чем-то, пока я внутренне умираю. Так люди, по
крайней мере, думают, что я хочу жить.
— Это не меняет ваш диагноз. Я — ваш доктор. И прошу вас, Эмили, не перечьте мне. —
Доктор Фитч вдруг резко взорвался, хотя взрывом это назвать было нельзя. Вот как Лондон
взрывается, это да! Она начинает кричать и громить все на свете!
Вообще, ещё на третий или четвертый день моего пребывания здесь мы что-то вроде
заключили договор: относиться друг к другу на равных, словно нет у нас разницы в возрасте. Эту
идею предложил сам доктор Фитч, а я согласилась. Почему бы и нет? Особое некое доверие между
доктором и пациентом. Так вот, я уж думала, что этот договор еще в силе, но оказывается — нет.
Это доказала только что произнесенная им фраза.
— Как скажете, доктор, — проговорила я. Думаю, доктор Фитч понял сарказм у меня в
голосе.
Он нахмурился, от чего на его лбу появились три складочки, рот недовольно подернулся, а
затем он поменялся в лице: стал грустным и более мягким. Вероятно, я была права — тяжелый
день.
— Вы звонили моей матери? — поинтересовалась я.
— Да, — угрюмо произнес он. — Она интересовалась, как твоё самочувствие.
— Х-м-м, — хмыкнула. — Недостаточно, чтобы навестить меня.
Фитч приподнял брови и немного склонил голову — наверное, был отчасти согласен со
мной. Доктор положил ручку в свой карман, взял папку с моими документами, поправил свои
очки, которые вновь соскользнули с носа, и вышел из палаты.
Я слышала какие-то голоса за дверью, видела тень моего недалеко ушедшего доктора и
думала лишь о том, что скоро смогу снова почувствовать свободу. Еще день. Всего день и я
свободна! И меня не будут ограничивать стены этого здания. Хотя… какой толк? Да, мне безумно
хочется вернуться к свободе, что ждала меня на улицах города, но мне не хотелось возвращаться
домой. Быть может, мне отрастить бороду и записаться в цирк уродцев? Возможно, хоть там я буду
чувствовать себя в своей тарелке, в среде, где тебя любят, где ты нужен.
— Эмили, к тебе посетитель. — Доктор Фитч снова заглянул в дверь и скрылся. На этот раз,
видимо, точно.
В моем сознании пронеслись имена людей, которые могли бы меня посетить в последний
день, а таких не оказалось совсем. Никто не знал, что я здесь нахожусь, а мои родители,… им
плевать, они подождут, пока я сама вернусь домой. Ни мама, ни папа ни разу не навестили меня,
хотя и, вероятно, отвезли меня в больницу. Я не помню ничего. Но я никак не могла подумать о
ней.
— Здравствуй, Эмили. — Деловито шагая, женщина в строгом костюме направилась прямо
ко мне, пожала руку и села в кресло, предназначенное для посетителей.
Она была само совершенство: прекрасная укладка, где ни один волосок не смел выбиться из
общей кучи, идеальной длины ногти и безупречный маникюр, а также отлично выглаженный
костюм — ни одной складочки, кроме, конечно же, классических стрелок на брюках. Красная
помада и ровные стрелки на веках — это женщина или имеет хорошего визажиста, или она ведьма.
Все это также показывало, что она — человек довольно высокого полета. У-у-у, она явно не знает,
каково это — тратить деньги только на самое необходимое. В общем, от одного моего взгляда на
неё меня заворотило — не люблю таких людей, они думают, что выше всех остальных. И, конечно
же, они считают, что их жизнь идеальна.
— Здравствуйте, — холодно ответила я.
— Меня зовут Роуз Эверглоу, я — инспектор по делам несовершеннолетних, —
представилась женщина. Меня напряг её резкий, властный голос, хоть она и старалась сделать его
мягким, все равно я заметила эту разницу. Уж что-что, а в этом я самый что ни есть спец.
— Я знаю, кто вы, — с презрением сказала я.
— Да, и откуда же? — Роуз откинулась в кресле, положив руки на деревянные ручки, а ногу
закинула на ногу, легонько покачивая ею. Такой дерзости в своей палате я еще не видела!
— Вы частенько приходили в гости к нашим соседям, следили за их семьей и все тому
подобное. — Пытаясь напомнить ей историю той самой семьи, которую она «спасла», мне
хотелось передать всю злость и ненависть к ней своим голосом.
А вот что случилось с нашими соседями. Живем мы не в элитной части города, что
естественно, как мне кажется. Как говорится, квартал неудачников. Наш дом — это многоэтажное
здание, где почти у каждой квартиры есть свой балкон, но и такая квартирка стоит дороже. Само
здание разделено на несколько частей, что-то вроде пристроек нового типа. В одной такой части
здания пять этажей и по три квартиры на каждом этаже.
Нашими соседями была семья: женщина и три её ребенка — все девочки. Отец, кажется,
бросил их, а вот мать запила. Старшая из сестер всегда пыталась прокормить младших, и у неё это
удавалось, она работала официанткой в каком-то кафетерии. Мать их никогда не избивала, просто
могла уйти в загул на неделю, а порой и на несколько недель, из-за чего все они пропускали учебу.
А за младшей девочкой — ей всего восемь — внимательно следили службы опеки. И однажды к
ним пришла Роуз, которая разнюхала всё, что ей было нужно, и застала их опьяневшую мать. Как я
знаю, женщину лишили родительских прав, старшая девочка осталась с ней, ведь она уже
совершеннолетняя, а остальных разлучили с семьей и между собой. Пока они не могут связаться
друг с другом.
Роуз разрушила их семью, хоть и думала, наверное, что их спасает. Хотя нет, если бы она,
действительно, пыталась им помочь, она бы навещала их и тогда, когда с их матерью все бывает в
порядке; она бы поняла, что ничего плохого эта женщина не делает, даже в пьяном угаре. Она
просто бедная, опечаленная женщина, которая пыталась забыться в алкоголе. И даже несмотря на
это их семья была очень счастлива. А Роуз — просто эгоистка, мечтающая подняться по карьерной
лестнице.
— Ах, да, я и забыла. Кстати, по этому поводу. Я была у тебя дома, узнавала у соседей про
вашу семью и крайне недовольна тобой, — её голос звучал так, словно она была довольна собой,
словно она сама с себя благоговела.
— Что? — задохнулась я. — Извините, но как вы смели без разрешения узнавать о моей
семье?
— А ты думаешь, я бы поверила твоей истории с лестницей, мол, «упала, проснулась,
сотрясение»? — Она усмехнулась.
Я задыхаюсь от гнева. Это было сказано настолько дерзко, что ужасно будоражило моё
внутренне состояние. Я не могла остановиться, я закипала. Мне кажется, что еще чуть-чуть, и я
выпрыгну в окно, лишь бы не слушать эту женщину. Она ужасна! Да как она смеет!
— Эмили, я знаю, что ты часто прогуливаешь школу, знаю, что у тебя в семье не все в
порядке, и знаю о Томе. — Уже спокойно сказала Роуз.
«Том», — голос эхом звучал в моей голове. Перед глазами вспыхивают воспоминания.
Сейчас я бы отдала все на свете, лишь бы не думать о нем. Но все никак не получается. Вспышка,
крик, сирена. Мои глаза застилает красная пелена, а ярость внезапно затухает во мне. Теперь мне
хочется стереть себе память, только не вспоминать о нём. Это выше моих сил.
— Ты можешь мне довериться. Расскажи, что случилось в тот день, когда тебя сюда
привезли? — Она неожиданно близко оказалась рядом со мной.
Когда я взглянула на неё, то женщина уже сидела рядом со мной, держа меня за ладонь,
пытаясь расшевелить мои воспоминания. Они волной накатывали на меня.
Что случилось?
Что случилось?!
Я вспоминаю всю картину так четко, как будто она произошла вчера, будто она происходит
сейчас, а я наблюдаю все со стороны, как при просмотре фильма. Это был самый болезненный для
меня вечер и самый решающий. И моя кожа покрывается мурашками, когда я уплываю в
воспоминание, которое мечтала бы запереть подальше в сознании.
Я захожу в ненавистную квартиру, которая раньше была мне домом. Нам всем домом. Кто
бы мог подумать, что мне будет так страшно. Поджилки трясутся, а сердце прерывисто трепещет,
как птаха; ноги сами собой заплетаются, словно норовят лишний раз устроить шум. Я должна быть
аккуратной.
Разувшись, я мягко ступаю по линолеуму, на ходу вешая шарф и куртку в шкафчик. Ныряю
в свои любимые мягкие тапочки. Свою школьную сумку я повесила на ручку двери, ведущую в
мою комнату.
Тихо. Подозрительно тихо.
— Мам, я пришла, — тихонько говорю я, надеясь, что отец не услышит. А если даже и
услышит, я ещё надеюсь, что сегодня всё обойдётся. Откуда-то послышался звенящий звук
бутылок.
Захожу на кухню и вижу, как отец в беспамятстве снова лижет пустую бутылку. Моё сердце
сжалось, и меня наполнило чувство омерзения к этому существу, которого я гордо именую своим
папой. Быстрым шагом подхожу к холодильнику и обнаруживаю, что там осталась только одна
бутылка пива. Но вчера вечером, когда я не успела избавиться от алкоголя, в нём стояло не менее
пяти-шести стеклянных банок, я точно уверена! Со звоном ставлю её на тумбочку, но отец не
реагирует, он отчаянно пытается вылизать хоть еще кроху напитка из пустой бутылки. Беру
ближайшую глубокую миску, набираю в неё ледяной воды и выливаю её на голову отцу. Быть
может, это приведёт его в чувство? Он начинает орать, хрипя и судорожно разводя руками по
сторонам:
— Какого хрена! — заходится в новом крике он. Протирая глаза от воды, он пытался