Всю ночь я не могу заснуть. Мне плохо аж до тошноты, но мучения вызваны скорее не физической болью, а болью моральной. Поверженный враг не вызывает у меня ни радости, ни торжества. Наоборот, мне стыдно, тяжело и страшно от того, что такого сильного человека — а я, как бы он не злил меня, всегда считал его сильным — легко можно сломать.
Наверное, я никогда в жизни не забуду тот момент, когда я только увидел его, стоящего прямо на краю над кажущейся в полумраке черной водой. Там очень высоко — он бы не выжил. Еще несколько минут, и Андрея бы и правда не стало. Если раньше эта мысль была для меня чем-то обыденным и я мог спокойно рассуждать о жизни и смерти, теперь меня бьет нервная дрожь.
Я не знаю, что делать. Не знаю ни масштаба проблемы, ни того, как я могу ему помочь. Более того, я даже не могу решить, стоит ли мне ему помогать. Я ненавижу Андрея — я должен ненавидеть Андрея — но, когда я думаю об этом, то не чувствую даже привычного раздражения. Мелкие пакости, которые мы делали друг другу, обиды, ссоры, даже драки — все это осталось в прошлом. Да вообще все, что произошло до вчерашнего дня, осталось для меня далеко в прошлом. Я переосмыслил все, от чувств к Андрею до отношения к собственной жизни.
На утро — я так и не задремал ни на секунду — я чувствую себя еще более разбитым и подавленным и решаю не идти на работу. Разберутся как-нибудь и без меня. Удивительно, но это решение оказывается правильным: часам к десяти утра я все-таки забываюсь тяжелым, беспокойным сном, а уже в час дня меня будит громкий звонок телефона.
На экране светится номер Андрея, но голос в трубке принадлежит Жанне. Впрочем, чего-то подобного я и ожидал.
— Привет. Надеюсь, не отвлекаю тебя от работы, — на этот раз девушка не плачет, но все равно остается очень грустной.
— Я не занят.
— Андрею все еще плохо. Я совсем не знаю, что делать, он не ест, не пьет, не спит, так и лежит на диване со вчерашнего дня. Почти не разговаривает. Мне так страшно… — Жанна шмыгает носом. Я отчасти понимаю ее эмоции.
— Что я могу сделать? — вздыхаю я. Действительно, что я-то могу сделать? Насильно влить в него стакан воды? Заставить его захотеть жить? Я не психолог. Я не знаю, что творится у Андрея в голове, но то, что он все еще хочет сдохнуть, просто очевидно.
— Приезжай, пожалуйста, — только просит она. — Я не знаю, как тебе удалось это вчера, потому что его уговаривали не прыгать и я, и доктора, и просто неравнодушные люди, а ему на всех было плевать… Поговори с ним еще раз, я очень прошу. Он мой лучший друг, я не могу так просто…
— Я понял, — согласие дается мне с трудом, но я понимаю, что не прощу себя потом, если откажу и Андрей снова предпримет попытку умереть. — Я приеду. Тот же адрес?
Нужный дом я нахожу без труда. Жанна уже ждет меня у подъезда, закутавшись в широкий шарф и оглядываясь по сторонам. Девушка слабо улыбается, когда здоровается со мной, но от меня не укрываются заплаканные, опухшие глаза и искусанные губы.
Мы поднимаемся на второй этаж. Квартира старая и сосем маленькая, кругом — детские игрушки, а в коридоре стоят два велосипеда. Наверное, сыновья, лет по пять. Из кухни выглядывает пушистая зеленоглазая кошка.
— Он там, — девушка толкает дверь гостиной, пропуская меня, а сама так и остается в коридоре. — Сделай что-нибудь, пожалуйста.
Тяжело вздыхаю, собираясь с силами, и медленно прохожу в комнату. Осматриваюсь. Книжные стеллажи, узорчатый ковер, телевизор на тумбе, диван — все как у всех. Андрея я замечаю не сразу. Его лица не видно, только силуэт под пуховым одеялом, в которое он закутался по макушку. Конечно же, он даже не замечает моего прихода, и так и лежит, свернувшись в клубок.
Я не знаю, с чего начать. Не знаю, что говорить, как себя вести, что делать. Мне страшно, что я сделаю только хуже. До того страшно, что подгибаются колени. Но еще больше меня мучает чувство стыда. Мне стыдно перед Жанной, котрая верит в какое-то эфемерное чудо и то, что я с легкостью верну любовь к жизни человеку, который наверняка и видеть-то меня не хочет.
Сглатываю, приближаюсь к дивану и опускаюсь на пол так, чтобы, если бы Андрей отогнул одеяло, я мог видеть его лицо.
В комнате прохладно. По коже бегут мурашки.
— Андрей…
— Мм? — только вопросительно мычит он и вяло шевелится.
— Прости меня. Я наговорил тебе очень много лишнего вчера. Наверное. Я и сам уже не помню, — горько усмехаюсь. Первая фраза дается непросто, но потом я уже говорю не думая - просто то, что мне хочется сказать. То, что и правда нужно сказать сейчас. — Прости меня за все. И я не держу на тебя зла ни за что. Ты вчера… Ты очень испугал меня. Я уже никогда не смогу жить, как прежде.
Замолкаю. Я даже не верю, что слова так легко слетают с языка и складываются в предложения. Я не верю, что могу говорить все это.
Андрей убирает одеяло с лица и смотрит на меня. Долго. Пронзительно. Волосы у него растрепанные, лицо — осунувшееся, а глаза печальные и почему-то очень светлые, блекло-серые.
— Я долго думал, и знаешь, я бы не хотел, чтобы ты умер. Вернее, я не нашел никакой столь существенной причины, которая могла бы оправдать твой поступок, — делаю паузу, пристально всматриваясь в его лицо. Он не жалкий. Нет. Просто очень усталый и изможденный. — Я знаю, что ты делал это не просто так. Но оно того не стоит. Ты бы выкарабкался, я уверен, ты бы смог разобраться со всеми проблемами, это же…
— У меня не было проблем. Я решил их. Все до единой, — неожиданно отвечает он. Голос звучит непривычно глухо и хрипло.
Я теряюсь. Взгляд мечется по потолку и стенам, потом возвращается к Андрею. Скользит по его обветренным губам, обросшему щетиной подбородку, высоким скулам, прямому носу…
— Тогда что случилось?
Андрей кривит губы в болезненной улыбке, не имеющей ничего общего ни с радостью, ни с вежливостью, и поднимается на локте, а потом и вовсе садится, вновь укутываясь в одеяло. Теперь он смотрит на меня сверху вниз, и мне становится не по себе.
— Я откупился от тюрьмы. Выплатил все штрафы. Отдал долги. У меня ни гроша за душой. Ничего своего. Ничего материального. А как может в этом мире существовать тот, кто не обладает ровно ничем? — он делает паузу, которую заполняет только звенящая тишина, и, не переставая ухмыляться, спрашивает: — Ну что ты молчишь? Нечего ответить, да, Паш?
— У тебя остались люди. Связи. Знакомства. Ты не один. У тебя есть родители, в конце-концов.
— Родители не должны ни о чем знать. Я скорее умру от стыда, чем скажу им, что я нищий, — жестко отрезает он.
— Друзья. Жанна…
— Я бизнесмен. В бизнесе нет друзей. А у Жанны слишком много других проблем. Я не хочу напрягать ни ее, ни кого-либо еще, — он отводит взгляд, задумавшись. — У меня остались только враги, Паш. Что может сделать для меня враг?
— Все, что ты скажешь, - отвечаю я, с запозданием понимая, что могу пожалеть об этих словах. Но отступаться я от них уже не собираюсь, и поэтому я только добавляю в свое оправдание: — Тогда я просто подумал, что ты издеваешься надо мной. Разве не так же бы ты себя повел на моем месте?
Андрей на секунду задумывается, потом кивает:
— Без сомнения. Я бы даже на порог своего кабинета тебя не пустил бы.
И правда, я никогда не был в его салоне нигде, кроме главного зала. Да и то, мое присутсвие настолько бесило Андрея, что он только и делал, что ходил кругами и просил меня убраться поскорее. Зато сам приходил ко мне, как к себе домой.
— Я не виню тебя. Я бы сам послал тебя нахуй, не раздумывая, - продолжает он, потом снова выдерживает паузу и спрашивает: — А что бы ты сделал сейчас? Что, если мне нужны будут деньги?
— Думаю, у меня хватит средств, чтобы дать в долг.
— Что, если мне нужна будет поддержка?
— Если тебе станет легче…
— Что, если… К черту. К черту, блять, тебя, — он зажмуривает глаза и вцепляется в волосы пальцами. — Господи, лучше бы я повесился. Господи…
— Андрей, пожалуйста…
— Проваливай, — только бросает он и снова падает на диван, сворачивается в клубок и укрывается одеялом.