— Другой Гарик получил повышение. Стал заместителем то ли коммерческого директора, то ли финансового, то ли исполнительного. Я до сих пор так и не разобралась. Директоров всяких развелось как навозных мух.
— Или как моли в Володиной квартире, — усмехнулся ее отец, доедая фаршированную щуку. — Он даже имена им начал придумывать.
— Про Володину моль с именами я ничего не знаю, — сказала она. — А вот с нашим Гариком я, между прочим, больше не встречаюсь. Уникальный жмот! Пошел бы он в задницу!
— Вика, девочка, что за вульгарные выражения! — упрекнул Марек дочь. — Мне за тебя стыдно. Прошу, дорогая, будь сдержаннее. Мы же с тобой не на базаре.
— Выражение для Гарика самое подходящее. Сейчас он на Мальте. Лечится. Все никак, несчастный, не может оправиться после того происшествия в нашем бутике и без конца разъезжает по курортам. У него, видите ли, ранимая психика. Ну, а у меня все в порядке, — заключила Вика. Судя по состоянию ее ухоженных ногтей на руках, у нее и впрямь все было в порядке.
— Что ж, я рад.
— Теперь рассказывай, Володя, как живется тебе, — попросила она.
— По-разному, Вика, по-разному. Это я про сегодняшний случай. Но, в основном, не слишком весело. Вся моя жизнь сводится к этому дому, магазину и отчасти к мусорному полигону, — ответил я.
— Рыжая Юлька, как и раньше, работает продавщицей в поселковом магазине?
— Естественно. Она служит для меня источником всех местных новостей.
— По-моему, она работает в магазине только ради собственной любви к сплетням. Но ты не очень-то ей доверяй. Юлька часто привирает. Девица она непростая. Не считай, что у нее на уме одни хихоньки да хаханьки.
— У каждого свои слабости, — произнес я и подумал, что Вика может расценить мои слова как намек на ее прозрачную кофточку. Нет, язык мой — враг мой.
— Слабость слабости рознь. Ладно, это дело Юльки. Нужно будет как-нибудь сходить в магазин, поболтать с ней.
— Разумеется, сходи, развейся, — кивнул Марек.
— Но вообще, Володя, я тебя отлично понимаю. Поэтому сочувствую, — продолжала Вика. — Я была на седьмом небе от счастья, когда мои родители развелись, и мы с мамой перебрались жить в Москву к родственникам. Ты извини, отец. Конечно, на седьмом небе от счастья не оттого, что вы развелись, а оттого, что уехала отсюда.
— Я понимаю, — вздохнул Марек.
— Ты у меня умный. Так вот, тоска в этом поселке зеленая. Хоть волком вой. Делать абсолютно нечего, и особенно зимой. У молодежи здесь нет никаких развлечений. Здесь тупик.
— Тогда, наверное, я тебя обрадую. Пахом Максимыч, что из поселковой администрации, собирается сделать зоной отдыха территорию, прилегающую к пожарному пруду, — вспомнил я свой утренний разговор с ним. — Сам же пруд почистить, облагородить и запустить туда промысловую рыбу. Завести также на нем белых и черных лебедей.
— Хорошо хоть, что не розовых фламинго, — прикрыв рот ладошкой, прыснула Вика. — Прости, но ты меня развеселил. Самое большое, на что его хватит — так это на две-три скамейки на берегу. На них станут распивать водку местные алкоголики вперемешку с бомжами со свалки. Пахом Максимыч — известный Манилов. С годами он ни чуть не изменился. Раньше он все хотел восстановить нашу церковь и, заодно, соорудить колесо обозрения. Как в Москве, в парке Горького. Но, скажи, зачем нужно в нашем поселке колесо обозрения? Что с него обозревать?
— Окрестности, — несмело предположил я.
— Угу, в особенности мусорный полигон — изумительное зрелище с высоты птичьего полета.
— Э-э, девочка, Пахом Максимыч — мужик вовсе не глупый и не фантазер, — произнес Марек, отодвигая от себя очередное пустое блюдо — на сей раз с винегретом. — Он вовремя смекнул, как поступают все наши правители. Главное — это пообещать райские кущи. Остальное неважно. Народ переварит любую глупость, а после еще будет им восхищаться. Все наши правители держат нас за круглых дураков!
— Умоляю, отец, не горячись, — попросила его Вика. — Ведь ты ничего не изменишь.
— Пожалуйста, я молчу, — согласился он.
— Но в этом поселке на самом деле скучно, — сказала она. — Помню, как мы полчаса тряслись на автобусе до райцентра, чтоб посидеть там, в привокзальном ресторанчике. У нас это называлось выходом в свет. Потом полгода этим хвалились друг перед другом. Представляешь, Володя, что за убогость?
— Представляю. Сам не из Рио-де-Жанейро.
— Но мальчишки те могли хоть послоняться по мусорному полигону. Что-то там поискать, чем-то себя развлечь. Мы же девчонки — нет. Вот и сидели, куковали дома. Перемывали подружкам косточки. А в Москве всегда есть, чем заняться.
— Безусловно, — кивнул я.
— Ничего, Володя, не унывай. Сейчас я буду чаще приезжать к отцу. И вносить, как сумею, разнообразие в твою жизнь.
— То, что ты, Вика, собираешься чаще приезжать ко мне — это замечательно. Я только порадуюсь. Но как посмотрит Татьяна на то, что ты станешь вносить разнообразие в жизнь ее мужчины? — поинтересовался Марек.
— Придется вносить разнообразие и в жизнь Татьяны, за компанию, — нашлась она. — Между прочим, Володя, расскажи о ней поподробнее. Я слышала, что она такая эффектная крашеная блондинка.
— Зачем рассказывать, если ты уже все слышала? — резонно возразил я, осторожно ощупывая синяки под глазами. Теперь у меня появилось увлекательное занятие на всю ближайшую неделю. Следить за процессом их заживления. Нет, Вика ошибалась! Есть у меня тут развлечения!
— Ладно, поставлю вопрос иначе: что она вообще за человек? — спросила она. — Говорят, что она довольно-таки высокомерная особа.
У Вики была кукольная внешность, предполагавшая, казалось бы, отсутствие всяческого ума. Но это было далеко не так. Конечно, она не поражала глубиною собственных познаний и оригинальностью суждений. Зато в полной мере обладала наблюдательностью и сообразительностью. Кроме того, Вика строила свою речь не только из одних простых предложений, как многие из ее сверстниц. В отличие от внешности, в которой лишь отдаленно угадывалось сходство, здесь она явно напоминала Марека.
Сейчас Вику интересовала Татьяна. Не знаю, в чем заключалась истинная причина ее интереса. Очевидно, в обычном женском интересе. Но, так или иначе, обсуждать с ней Татьяну я не желал. Она поняла это и с запоздалой тактичностью прервала свои расспросы, переведя разговор на другую, более нейтральную тему. О нравах обитателей поселка, и как на них влияет соседство с городской свалкой.
Но когда ее отец отправился на кухню, Вика сказала:
— Володя, я не хочу вмешиваться в твои отношения с Татьяной — они меня не касаются. Но мое предложение по-прежнему остается в силе. Словом, если хочешь, то перебирайся ко мне в Москву. Я помогу тебе с работой и жильем. Я же вижу, как тебе приходится в нашем славном Вихляево. Я же не слепая, — произнесла они, выразительно взглянув на мои синяки. — Так что с тобой приключилось? Давай поделись.
— Да ничего особенного. Не беспокойся, Вика.
— Это, по-твоему, ничего особенного?! У тебя же все лицо изуродовано! — развела Вика руки.
— Говорю, ерунда.
— Можно подробнее?
— Пожалуйста, — ответил я. — Посетил, стало быть, сегодня полигон. Повздорил там с Генкой Кривоносом и одним его дружком. Знаешь Кривоноса? Он теперь тамошний Голова, вместо моего дяди.
— Спрашиваешь! Конечно, знаю. Я же отсюда родом. В наших краях мы все друг друга знаем, — заметила она. — Он мерзкий и наглый тип. Но не понимаю, тебя-то чего потащило на свалку? Вроде бы ты никогда не питал слабости к мусору и помоям.
— Верно. Не питал и не питаю. Но сегодня на рассвете там нашли мертвым моего приятеля-бомжа. Я ходил, значит, выразить свои соболезнования его родным и близким.
— Поступок благородный. Похвально… Да, точно! Когда я приехала, отец сказал мне, что на свалке нашли труп какого-то бомжа, — наморщив высокий чуть выпуклый лоб, словно напрягая память, произнесла Вика. — Но я пропустила это мимо ушей. Мало ли там погибает бездомных? Хорошие приятели, однако, у тебя появились.