— Поднять паруса!
Не отрываясь, смотрел он на фок-мачту, где недавно доказал насмешнице Густе, на что способен настоящий зуек. И вот над палубой словно захлопали серовато-белыми крыльями огромные лебеди. Потом крылья расправились и превратились в паруса, которые наполнились ветром до дрожи. Родьке казалось, что он слышит, как паруса поют под ветром. Поют о поморской силушке и отваге.
— Прощай, Поветерь! — шепнул Родька.
— Прощай, батя! — горестно вздохнул Венька.
Когда шхуна, чуть накренясь, полетела вперед по зеленоватым со стальным отливом волнам, Родька и Венька разошлись в разные стороны.
На другой, день Меланья уехала из Унды с сыном и своими вещами, забрав, какие удалось, ценности и поручив приглядывать за домом Фекле.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вавила ошибался: в железном ящике в конторе Помора еще до отхода купца на Мурман появились деньги. Кооперация предоставила рыбакам товарно-денежный кредит в половинном размере стоимости будущего улова. Панькин воспрянул духом, еще более энергично занялся подготовкой к путине.
Теперь ожидали специальный пароход с продовольствием и промтоварами для того, чтобы открыть в селе кооперативную торговлю. Помещение для магазина рыбкоопа было уже готово.
К Панькину потянулись рыбаки, которые на собрании из осторожности не вступили в артель, а теперь, видя, что кооператив — дело надежное, принесли свои заявления.
Семья Мальгиных собиралась на покос на своем карбасе. Елисей содержал его в порядке, и он был еще довольно крепок, хоть и невелик. За десять дней до отъезда на луга Родька проконопатил его и осмолил.
Пошел он поглядеть, хорошо ли застыла смола и можно ли спускать карбас на воду.
Дом Мальгиных стоял у берега, в северном конце деревни: крылечком — на улицу села, а четырехоконным фасадом — к реке. Перед окнами — грядки с картошкой. За ними — отлогий спуск к воде, затравеневший до приливной черты, вымытый и глинистый дальше.
На травяном откосе карбас был опрокинут на плахах. Родька стал осматривать его и прикидывать, как ловчее спустить посудину на воду.
Вечерело. На западе, под тучами, у самого горизонта небо светилось тускловато, словно киноварь на старых иконах. Родька вспомнил о Густе. Внезапно вспыхнуло неодолимое желание видеть ее, слышать, как она смеется, шутит. Шутить она мастерица!
Бывает, говорят, человек влюбляется. Неужели и я влюбился? И возможно ли это?.. А ведь и она тогда вечером после собрания сказала: Я буду тебя любить.
Родька увидел Иеронима Пастухова, который шел по тропинке вдоль берега, опираясь на посошок. На плечах — длинный, чуть ли не до колен, ватник, на голове — цигейковая шапка, на ногах — шерстяные чулки с галошами.
— Чегой-то призадумался, добрый молодец? — спросил Иероним, поравнявшись с Родькой. — А-а-а, вижу, карбас высмолил. Проверить пришел? — он тихонько поколупал ногтем заливку в пазах. — Добро осмолил. Да и вправду сказать, ты, Родя, теперь мужик самостоятельный и член кооператива. Когда на покос-то?
— Дня через три, — ответил Родион. — А вы куда путь держите?
— Да вот пошел навестить Никифора Рындина. Чего-то он часто стал прихварывать. — Иероним стал рядом с пареньком, посмотрел на устье Унды, на низкие облака. — Годы, брат, свое берут. В молодости нам, Родионушко, не сладко доставалось. Теперь, может, жизнь другая будет, полегче да получше. А мы жили трудно…
Родион с вниманием слушал.
— А все же интересно было. Опасная наша морская жизнь, а красивая, И чем красива? Морем! И холодное-то оно, и неприютное, и сердитое иной раз до страху, а доброе! Около него — имей только голову да руки — с голода не пропадешь. Не как в иных местах: земля не уродит — иди по миру. Поморы отродясь по миру не хаживали и не пойдут! Только не ленись — пропитание добудешь.
Оба стояли на косогоре плечом к плечу — старый и молодой, один уже почти прожил жизнь, другой ее только начинал.
— Мно-о-го, Родионушко, надобно знать, чтобы в море-то ходить без опаски. Возьми, к примеру, приливы… Течение воды при отливах и приливах разно бывает. Вот, скажем, три часа идет в нашу сторону — на северо-восток, потом под юго-запад три часа — и прибылая вода, и палая. От берега на Моржовец направленье держим, в голомя «Голомя — открытое море» — тогда вода компасит: два часа идет под полуночник, потом под восток — три, потом под юг — около трех часов, а после под запад — четыре часа… По компасу следим, по опыту знаем… Вот ежели взять Послонку. Дак там хождение воды в ту или другую сторону кротче, медленнее. В Кедах — по-среднему. А на Воронове — быстро. Там волна бо-о-оль-шая! Ежели моря не знаешь — сам на себя не надейся, за людьми иди! Установку морскую должен знать преотменно. Недаром старики говорили: На промысел поехал, надо знать течение воды и поворот земли.
Иероним опирался на посох обеими руками. Родька молча ждал, что он скажет еще. Любо было ему слушать старого помора: у него целый короб знанья.
В устье реки из-за мыса выплыли паруса.
— Дедушко! Гляди-ко! Чье-то судно пришло.
— Чье бы! — Иероним всматривался в даль из-под руки. — Дак это же… погоди, пусть ближе подойдет.
— Поветерь! — воскликнул Родька, рассмотрев знакомые очертания шхуны.
— Поветерь, — подтвердил старик. — Теперь и я вижу. С чего бы это? Только сутки прошли, как Вавила снялся с якоря. Уж не случилось ли чего?