— Он не сноб, — я покачала головой, не зная, как объяснить папе то, что я и сама не до конца понимала. — Он… Вообще я точно не знаю, как это всё звучит по-научному. Короче говоря, у него есть какие-то психические отклонения.
Я думала: папа встревожится, но он только плечами пожал:
— Нин, у нас всех есть психические отклонения, просто не все об этом знают.
Я хохотнула, но возразила:
— Нет, пап, у него другие отклонения. Какие-то глобальные, раз это требует лечения у психиатра. Я на всякий случай не выясняю, какие именно, — не хочу пугаться.
— Вот уж не думал, что ты у меня такая пугливая, — удивлённо протянул папа. — Я бы предпочёл знать правду. В конце концов, что там может быть такого страшного? Диагноз, даже психиатрический, — это судимость по статье Уголовного кодекса, что ли?
— Нет, но некоторые диагнозы способствуют тому, что человеку проще совершить преступление…
Папа задумался, нахмурившись, будто что-то вспоминал, а затем констатировал:
— Делай как знаешь, Нин. В целом я понимаю, чего ты опасаешься, но, мне кажется, сейчас ты не совсем справедлива. Вспомни Максима, да и этого своего Андрея. Они просто непорядочные люди, и без всяких диагнозов. Я не психиатр, могу и ошибаться, но, на мой взгляд, склонность к совершению дурных поступков не от наличия психических отклонений зависит. Это что-то внутреннее.
— Люди называют это «совесть», — пошутила я, но папа воспринял мои слова серьёзно.
— Возможно, и совесть. Неважно, каким словом мы будем называть человеческую порядочность. Но она либо есть, либо её нет. Так мне кажется.
Мне тоже так казалось.
Но кто знает, насколько мы с папой правы? Я не планировала подпускать Олега к себе ближе, чем на расстояние, достаточное для совместной работы — максимум для дружбы! — поэтому не собиралась погружаться в его проблемы. Ещё проникнусь, начну жалеть, как свойственно женщинам…
62
Нина
В половине седьмого, как и договаривались, мы с Машей подошли к кукольному театру. Бестужев уже ждал нас возле входа. Мороз на улице стоял страшный, поэтому остальные встречающие в основном выделывали характерные па ногами и ругами, пытаясь разогнать кровь, и только Олег стоял спокойно, не дёргаясь. И этим вновь выделялся из толпы.
Маша, увидев Бестужева, взвизгнула, выдернула свою ладонь из моей руки, поразив меня этим до глубины души, и метнулась Олегу навстречу. Подбежала и обняла его, уткнувшись мордашкой куда-то в область живота. Лицо Бестужева удивлённо вытянулось, но он быстро справился с шоком, улыбнулся, сел на корточки и что-то сказал Маше. Очевидно, это было что-то хорошее — потому что я отчётливо услышала, как мой ребёнок громко и искренне засмеялся.
В дальнейшем всё было настолько хорошо, что мне даже не верилось в то, что это никакой не сон, а реальность. И сам спектакль — конечно, детский, но тем не менее интересный и увлекательный, со множеством нарядных кукол (Маше, как обычно, больше всего понравилась самая страшная — главный злодей тролль с длинным носом и хищным оскалом острых зубов). И непринуждённая беседа Бестужева и моей дочери, которые продолжали ту же тактику общения, что и во время первой встречи, пребывая в каком-то своём мире, одном на двоих. Причём мне туда допуска почти не было. Нет, конечно, меня вовлекали в разговор, но так, постольку-поскольку. Раз я была рядом, ко мне невольно обращались, но в целом для поддержания беседы Маше и Олегу я была не нужна.
Что двигало дочерью, я понимала — она тосковала по мужскому вниманию, ей был нужен папа. Но зачем это всё Бестужеву, я так и не поняла. В отличие от многих взрослых, которые до этого общались с Машей при мне, Олег не только слушал моего ребёнка и отвечал на её вопросы, но и задавал свои. И не банальные «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» или «Какой твой любимый мультик?» Во время небольшого антракта Бестужев совершенно серьёзно поинтересовался у Маши, каких политических деятелей она знает и что о них думает.
У меня в этот момент реально отвалилась челюсть. Особенно когда мой ребёнок, которого я всегда считала равнодушным к истории и уж тем более к политике, начал отвечать. Оказалось, Маша столько всего знает и думает — в основном благодаря дедушке, который любил поговорить со мной о политике, сидя на кухне, — что я просто обалдела. И с неожиданной болезненностью осознала, что если когда-то давно ни одна Машина мысль не проходила мимо меня, то теперь, увы, настало другое время.
Вечером Олег проводил нас домой. Обычно в этот час — было почти десять — Маша уже вовсю зевала, но сегодня нет. Возбуждённая и впечатлённая спектаклем, она так и вилась вокруг Бестужева, обсуждая с ним увиденное и услышанное, и даже за руку держала не меня, а его. Но я, пожалуй, уже устала этому удивляться.