Думала даже тем же вечером написать Олегу и попросить перестать поощрять Машу, но… не смогла. Просить о таком — значит, давать намёк на то, что я приняла отрицательное решение. А я ещё ничего не приняла, я до сих пор сомневалась. И мой ребёнок, хихикая над фотографиями с Бегемотом, добавлял мне сомнений.
Я даже пыталась составить списки — плюсы и минусы каждого решения, но у меня ничего не получилось. Потому что на самом деле один и тот же факт можно было рассматривать и как плюс, и как минус, даже диагноз Бестужева. Да-да, даже диагноз! Потому что благодаря ему Олег спелся с моей дочерью. И потому что Бестужев, как он сам выразился, сделал выбор, и будет придерживаться этого выбора, учитывая не только свои, но и мои интересы. По крайней мере пока он в этом заинтересован.
Конечно, вопреки тому, что нёс Андрей, я не верила, что Олег способен на убийство, и не волновалась за свою сохранность. Точнее, не так — он способен, но не станет делать ничего подобного по той же причине: выбор. Он выбрал обычную жизнь, с её правилами и ограничениями, и живёт ею. Если и убивает, то исключительно в собственных книгах.
Но для того, чтобы принять положительное решение, мне всё равно чего-то не хватало. Может, обыкновенной романтики — хочется же услышать «я тебя люблю», а не рассудочные рассуждения о будущем, — а может, чего-то ещё.
В конце концов кто-то там, наверху, наверное, решил, что Нина — птица гордая, и пока не пнёшь, не полетит.
И пнул.
83
Нина
В последний день старого года мы с папой занимались приготовлениями к торжеству — убирали квартиру и готовили праздничный стол, — а Маша либо помогала нам, либо смотрела телевизор. 31 декабря — хороший день для того, чтобы посмотреть какую-нибудь старую детскую сказку, и Маша зависла сначала на «Золушке», потом на «Морозко», и когда последняя закончилась, начала щёлкать каналами, ища ещё что-нибудь интересное. Я в это время была на кухне и рубила оливье — шесть часов вечера, как раз самое время, — когда Маша неожиданно завопила из комнаты:
— Ма-а-ам! Ой-ой-ой, ма-а-ам!
Вопль был настолько паническим, что мы с папой, переглянувшись, тут же побежали в гостиную.
Маша с глазами размером с две монеты сидела на краю дивана, подавшись вперёд, будто стремилась что-то рассмотреть, и таращилась в телевизор, на котором явно шли новости.
— Что случилось? — спросила я, но вместо ответа Маша ткнула пальцем в телевизор.
Я посмотрела на экран — и моментально будто очутилась посреди ледяного озера. Кожу закололо, а изнутри, из самого сердца, пошла волна холода, вымораживая внутренности и заставляя сжиматься от дичайшего страха.
В новостях показывали происшествие в метро — сначала драку двух подростков лет десяти-двенадцати, потом как один из них падает на рельсы и, по-видимому, травмирует ногу — встать он не может, как ни пытается. А поезд уже выезжает из тоннеля…
И неожиданно, отделившись от толпы, вниз спрыгивает мужчина. Подхватывает мальчишку на руки и кладёт на перрон, но сам, конечно, уже не успевает забраться следом — поезд слишком близко, слишком!!!
Под бешеный гудок и скрежет я зажала ладонями глаза, ощущая, как сердце бьётся где-то в горле.
Я не могла не узнать Олега — его куртку, шапку и в целом невозмутимую манеру двигаться. Он делал всё быстро, но спокойно, словно совсем не умел бояться.
А он и не умел…
— Мама, перестань жмуриться! — шипела Маша, цепляясь за мои локти. — Ну что ты, в самом деле! Самое интересное пропустила! Теперь придётся искать запись в интернете.
— Ты шутишь? — произнесла я слабым голосом и опустила ладони вниз. Меня трясло, словно в лихорадке. — Я не стану это смотреть.
— Да с Олегом всё в порядке! — возмутилась моя бесстрашная дочь. — Только что ведь сказали, что он не успевал выпрыгнуть, поэтому лёг между рельсами. Там, оказывается, место как раз есть для таких случаев!
— Маш, отстань от мамы, — тихо проговорил папа и вздохнул. — Я сам чуть сердечный приступ не получил. Правда, я не узнал этого вашего писателя. Надо же, какой смелый.
— Олег не умеет бояться! Он сам говорил, — с какой-то даже гордостью заявила Маша. Несмотря на тон, она и сама была бледненькой.
— То, что он не умеет бояться, не значит, что его поступок можно считать не героическим, — пробормотала я и вытерла мокрые щёки. Господи, если Бестужев и дальше будет так себя вести, я поседею раньше, чем дождусь пенсии. — И…
— Ой, смотри! — замахала на меня Маша и вновь закивала на телевизор, где хмурый и слегка взъерошенный Олег, недовольный, будто его разбудили в четыре утра, а он собирался спать до восьми, выговаривал журналистам, которые подловили его, судя по всему, при выходе из больницы: