Ксения вновь и вновь воскрешала в памяти то чувство, которое испытала тогда — чувство родства. Ощущение, что попала в цель, что это тот человек, с которым она будет всегда.
Могла ли она не подойти к Орлову? Что бы там ни было, Ксения понимала, что нет. Она жалела бы всю жизнь, если бы упустила мгновение тогда.
Затем она вспоминала тот миг, когда Орлов в первый раз её поцеловал. Как звёзды взрывались внутри, и каждая клеточка тела, каждая капелька крови пульсировала и пела, когда тонкие пальцы Орлова касались её.
Это чувство — пронзительное и сладкое до боли — было невыносимо. И даже теперь, вспоминая его, Ксения обхватывала себя руками и, закусив губу, пыталась сдержать стон. Невольные слёзы подступали к глазам.
Сродни этой сладкой боли было всё, что происходило между ними потом. Ксения казалась себе струной, натянутой до предела, из которой Орлов лёгкими движениями пальцев извлекает пронзительный звон.
Когда Орлов был рядом, она теряла над собой контроль, забывала обо всём.
Она никак не могла уложить в голове то, что делал Орлов. Орлов любил её? Ксения не могла представить, что глубокая нежность в глазах графа всегда, когда он смотрел на неё, была лишь иллюзией, ложью.
Сами собой забывались и слова графа о том, что они могут быть лишь друзьями — ведь Ксения видела, что они куда больше, чем друзья.
Ксения не понимала. Не понимала, о чём думает и чего хочет Орлов. Все его поступки в отдельности были понятны — но Ксения никак не могла сложить картину в одно целое, хотя и старалась раз за разом, до ломоты в висках.
Той ночью, когда она увидела Орлова в торговых рядах, Ксения в первый раз уснула в спальне, приготовленной Орловым специально для неё. Орлов непонимающе смотрел на неё, когда Ксения заговорила об этом, но ничего не сказал.
— Ещё кое-что… — добавил он за ужином, когда они уже заканчивали этот разговор. — Вы не хотели бы выйти в Оперу завтра со мной? Знаю, вы не большая любительница таких развлечений…
— Ну почему же, — Ксении отложила в сторону вилку и внимательно посмотрела на него, — я бы с удовольствием пошла. Там будет кто-то ещё?
Орлов побарабанил пальцами по столу.
— Я полагаю, там будет весь свет. Вы кого-то конкретного имеете в виду?
Ксения покачала головой.
— А это не скомпрометирует вас? — заботливо спросила она. — Ведь у вас есть Анастасия.
— Я не думаю, что есть что-то предосудительное в том, что я появлюсь в опере с другим старшим офицером, — слишком быстро на вкус Ксении ответил Орлов. — Мы ведь с вами давние друзья, так?
— Так, — Ксения кивнула, продолжая жадно ловить каждый взгляд Орлова. — Мы с вами даже летали на одном корабле. Что может быть более личным… чем такой полёт.
— Да… — выдохнул Орлов. — Вы, как всегда, понимаете меня лучше всех, — Орлов наклонился и поцеловал Ксению в висок.
Он поднялся из-за стола, так и не закончив есть, а Ксения той ночью никак не могла уснуть. Стоило ей опустить голову на подушки, как перед ней представала Анастасия — горящая в пожаре тысячи разрушенных солнц. Ксения распахивала глаза, тяжело дыша, а когда закрывала снова — пламя охватывало уже не Анастасию, а её саму.
Она вставала, прохаживалась по комнате и выглядывала в окно в тщетной попытке отыскать ту звезду, которая озарила своим сиянием их первый поцелуй. Но вся улица была залита светом — Потемкины опять давали бал, как бывало это каждый вторник, и потому весь центр города сверкал гирляндами разноцветных шкаликов, развешанных на окнах, и огненными вензелями П. Огни Шлиссельбурга были слишком яркими, чтобы рассмотреть за ними что-нибудь.
Мраморное здание оперы Шрёдер вмещало более двух тысяч зрителей и располагалось в пять уровней. Дыхание замирало при виде величественного сооружения, построенного в стиле ампир. В Шредере сливались черты античного святилища, замка и дворца.
Силуэт его подражал античным канонам — над входом в здание Оперы разместилась изваянная из мрамора скульптура Минервы. Богиня мудрости и покровительница искусств поднимала щит с надписью «Vita brevis, ars longa»* на нём и копьё, у которого была и роль громотвода.
Здание Оперы отличала безупречная акустика, тайны которой скрывали старые мастера. Еще одним его специфичным качеством была исключительно глубокая сцена. Именно это позволяло демонстрировать на ней всяческие полёты, которые особенно любил императорский балетмейстер, приехавший в Ромею с Корсики и нашедший на Тауроне вторую родину.
Силуэт Шрёдера разворачивался под взглядом гостя прямыми углами своих многооконных стен. Колоннада была утоплена в нишу второго этажа, так что торец казался совсем небольшим в окружении пристроек, террас и портиков. За дверями здания Оперы не было вестибюля, где гости могли бы общаться между собой, не было и главной лестницы, ведущей к императорской ложе. Гости едва ли не с улицы ступали в тесный коридор, опоясавший зал, и вынуждены были сразу подниматься по узким лесенкам, чтобы попасть туда.