С обеих сторон от дворца разбегались полукруглые каменные галереи, завершавшиеся флигелями. Возле здания же ютились амбары, подвалы, ледовые домики, а за ними — пристройки для слуг.
За дворцом размещались конюшни, скотный и птичий дворы. Перед фасадом — красиво оформленные клумбы с нарциссами, крокусами, горицветом, гиацинтами и ирисами. Каретный круг был окаймлен кустами ярко-красных роз. Подле въезда в поместье стояла каменная часовня.
И, конечно же, дворец Ростовых окружал плодовый сад. Предназначался он не только для услады взоров хозяев и их гостей, но и для потребностей князя Ростова. В удачные годы — а в семье Ростовых удачным был каждый год — избыток фруктов продавался в Шлиссельбург.
Сад был разбит на квадраты и прямоугольники, которые обрамляли ровные аллеи. Внутри эти сегменты были засажены фруктовыми деревьями, а по краю — ягодными кустарниками. Сад плавно переходил в пейзажный парк, занимавший добрых пятьдесят гектаров, где росли вперемешку местные растения и завезённые из дальних стран.
Несколько делянок было выделено под лён. На фабриках Ростова по его приказу ткали из этого льна сукно, которое на рынках разбиралось влёт. Из рыбьей шелухи, которую сбрасывали на берег приусадебной речки промышленники, варили клей. А на самых дальних окраинах Ростовских земель — там, куда не дотягивался взгляд, стояли одиннадцать винокуренных заводов и двенадцать мукомольных мельниц.
В самой усадьбе, где принимали Ростовы своего будущего зятя, было два флигеля — для гостей и для детей. В одном из них жили Анастасия с сестрой, а в другом — Орлов, так что получалось, что их окна смотрели прямиком друг на друга. И стоило Орлову открыть ставни, как он видел, что из проёма напротив на него смотрит Анастасия.
Анастасия была… хороша. Орлов не мог сказать против неё ничего. Она была невысока ростом и при этом великолепно сложена. Волосы её, белокурые, мягкой дымкой обнимали контур нежного лица, в живых глазах искрился ум. В свои двадцать четыре года она без всяких сомнений имела фигуру лесной нифмы.
Проблема была не в ней. Самому Орлову от её близости с каждым днём становилось всё более нехорошо.
Пока Орлова не было в городе, в моду вошла античность. Кринолины и рединготы сменили бело-розовые, как рассветная дымка, платья-туники и строгие фраки.
На смену сверкающим алмазам, топазам и рубинам пришли подражания изделиям древней Греции со Старой Земли. Прозрачные и столь любимые ранее камни вышли из моды и сменились резными самоцветами — слоистыми агатами, ониксами. Тут и там в женских причёсках блестели диадемы и золотые обручи, венки из искусственных цветов и золотых колосьев.
Орлов задумчиво разглядывал кольцо с сапфиром, которое оставила для его невесты мать, и понимал, что Анастасии оно вряд ли подойдёт.
Анастасия за время отсутствия Орлова обзавелась новым хобби: она стала коллекционировать зонтики. «Как лучшие леди Альбиона!» — с гордостью говорила она. Зонтиков у неё было уже достаточно много, и в первый же их совместный вечер Орлов с удивлением обнаружил, что эти неприхотливые и простенькие на вид предметы могут делаться очень по-разному: из чёрного или розового дерева, китовых усов, витые из белой и чёрной или из двух чёрных палочек, роговые — жёлтого цвета с крючком наверху или с перламутровым набалдашником.
— Ах, если бы вы привезли мне бамбуковый зонтик с золотой собачьей или петушиной головой… знаете, поручик Астафьев привёз своей невесте такой. Он ведь, кажется, тоже отправлялся с вами в полёт? — вздыхая, говорила Анастасия. — Смотрите, а вот этот я люблю больше всего, — она указала на зонтик с ручкой из рога носорога, стоявший на отдельной подставке.
Орлов с деланным интересом поднял бровь.
— Такого нету больше ни у кого! — с обидой произнесла Анастасия. — Его сделали кочевники. Говорят, их шейхи чем-то очень похожи на нас. Правда, верится в это с трудом. Шейх Сабир Ар Маариф привёз его к нам. Я даже лично с ним говорила. Он не хочет войны и хочет торговать. Ах, граф, сколько он мог бы продать нам пряностей и шелков!..
Орлов молчал. Слова Анастасии служили лишним напоминанием о его недавней неудаче. Он тоже мог бы привести шелков — но привёз лишь письмо. И хотя император встретил новости о возможном тайном союзе с видимым благодушием, Орлов чувствовал, что Александр напряжён.
В тот же день, когда Орлов явился ко двору, было приказано присвоить ему орден — за расширение границ: покрытый золотом Вихрь, символизировавший силу Ветров, на ленте из голубого шёлка. Но ещё через некоторое время Александр вызвал Орлова к себе и завёл непростой для графа разговор — о Кюхельдорфе, о расписках и о том, что Александру понравилось бы, если бы его дорогой друг вступил в брак.
Вопрос о супружестве офицеров в Империи на первый взгляд решался легко. В устав космического флота, принятом ещё при Основателе, была включена глава сорок один: «О супружествах». «Любой офицер, — гласила она, — принявший намерение о супружестве, обязан известить о своём решении командира корабля, эскадрильи или флота». Затем Устав сообщал, что унтер-офицерам и рядовым отнюдь не возбраняется вступать в супружество, командование только обязано проследить, «чтобы они брали жён высокого статуса и благонравия».
На практике ряд государственных законов, в сущности, воспрещал младшим офицерам — к каким относилась и Анастасия — вступать в супружество, и эта политика была вполне продуманной и целенаправленной. Начало этому было положено ещё Основателем: в 22 году от основания Империи он запретил обер-офицерам флота вступать в супружество «без указа». Нарушение каралось тремя годами каторжных работ. Через пятьдесят без малого лет это постановление расширилось, и теперь под его влияние подпадали так же пилоты малых кораблей, в частности и Крылатые. Командующим кораблями и эскадрильями предписывалось соблюдать бдительность в отношении «денежного благосостояния и высокой морали избранников господ офицеров». Политику эту ещё более ужесточил отец нынешнего императора — в двести втором году от основания Империи он предписал всем адмиралам, а так же штабс– и обер-офицерам испрашивать дозволения на супружество лично у него.
Не трудно догадаться, сколько времени стала занимать процедура сватовства офицеров в ромейских провинциях: сначала курьеры везли их прошения в Шлиссельбург, затем бумаги долго лежали в столах у секретарей Императора, после чего, как правило, легко и равнодушно подписывались — чтобы неторопливо вернуть к просителю.
Разумеется, что вопросы о супружестве адмиралов и представителей дворянской аристократии, владевших многотысячными поместьями, улаживались иначе, чем вопросы супружества рядовых пилотов, живших на жалование. Однако для них лишь большее значение имели основные требования: денежное благосостояние супруга — от двухсот пятидесяти тысяч рублей чистого годового дохода — и «высокая мораль», под которой имелась в виду не только нравственная чистота и благонравие, но и соразмерное офицерскому званию общественное положение. Проверка по двум этим параграфам офицеров, намеревающихся вступить в супружество, в последние годы находилась в основном в ведении командующих эскадрильями и кораблями.
Ухищрения эти имели под собой веские с точки зрения государственного бюджета и чести Империи основания: император, как и его отец, и дед его отца, прекрасно понимали, что назначенное военным, особенно младшим командирам, жалование, было несоразмерно тому уровню жизни, к которому они привыкли в домах своих родителей.
В то же время Империя была не в состоянии повысить оклады жалования младшему командному составу до нужной суммы — и потому возлагала решение этой проблемы на офицеров и их будущих супругов. Если офицер мог доказать, что супружество повысит его благосостояние, то командование легко соглашалось и выдавало разрешение на супружество — изучив предварительно личность избранника и установив происхождение его или её доходов.