В доме, где обосновалась Ксения, двор-колодец был до такой степени узок, что не хватало места для никаких служебных строений — ни для сараев, ни для кладовок, поэтому когда дрова доставлялись телегами с лесоскладов, моментально дворники несли их по квартирам, чем было обусловлено состояние перманентного беспорядка в жилых помещениях. В здании насчитывалось семь этажей, а в том, что стояло напротив — восемь, так что в квартирах, смотревших окнами во двор, царила постоянная полутьма.
На приземном этаже разместились лавки, на следующем — канцелярии и приемные кабинеты. А далее до чердака шли квартиры — с каждым этажом цена наема падала. На улицу смотрели окна только западного фасада дома — и то видом из них являлся порт.
В доме были лифты и даже телефоны — но находились телефоны на первом этаже, так что тех, кто жил выше, вызывали для разговора в комнату консьержа. Он же занимался и тем, что развозил жильцов на лифте, и за это с каждого взималась дополнительная плата в два рубля в месяц.
Ксения снимала мансарду. Кроме неё в этой же мансарде располагалось ещё три квартиры — ту, что справа, занимал мелкий чиновник с матушкой, слева — фельдшер с супругой и двумя сыновьями, и напротив — изготовитель перчаток. Всем трём было не по карману давать тридцать пять рублей в месяц самим, и они пускали в одну из своих комнат студентов Высшего Училища Кораблестроения и Космоплавания, корпуса которого стояли неподалеку. С одного студента брали шестнадцать рублей, с двоих — двадцать. В плату входили влажная уборка раз в неделю и кипяток два раза в сутки.
Все обитатели дома имели собственные привычки и странности. Ни с кем из них за месяц, проведённый в доме, Ксения сблизиться так и не смогла. Она, однако, не соврала — и на одном этаже с ней в самом деле жил фельдшер, к которому, впрочем, Ксения заходить не стала.
Обменявшись парой коротких фраз с швейцаром, который хотел знать, когда Ксения заплатит за следующий месяц, она поднялась к себе и, сполоснув лицо водой, отстаивавшейся на окне, попыталась заснуть.
Сон, однако, не шёл. Мысли снова и снова возвращались к Орлову, с которым, без сомнения, ей не следовало видеться больше никогда.
Ксения понимала, что с начала и до конца вела себя, как идиотка. Орлов предупреждал её, что у него кто-то есть, что он никогда не откажется от неё. И теперь, предлагая встретиться, он снова ничего не обещал… И всё же… Всё же у капитана было такое лицо…
Ксения закусила губу и перевернулась на другой бок.
Орлов выглядел измождённым и усталым не меньше её самой. Он хватался за Ксению, как за соломинку — и эта молчаливая мольба о помощи как ничто другое заставляла едва затянувшиеся тиной чувства всколыхнуться в её душе.
Ксения ненавидела Орлова — и ещё больше ненавидела себя: за то, что так легко поддаётся ему. Она била кулаком по подушке, и слёзы наворачивались на глаза, но здравому смыслу, требовавшему не встречаться с Орловым больше никогда, отвечал тоненький голосок: «А что, если у него беда? Что, если ты нужна ему, а ты оставишь его, и он… Что? Что с ним произойдёт?» К этому тоненькому голоску примешивался ещё один, куда более эгоистичный, который вторил ему в унисон: «А что, если ты поможешь ему — он полюбит тебя?»
Ксения помучалась так до самого рассвета, но когда солнце забрезжило в окне, встала и отправилась в порт — впрочем, только лишь для того, чтобы предупредить о том, что работать сегодня не придёт.
Сад, где Орлов назначил встречу, располагался на левом берегу Ладоги и со всех сторон был окружён водой. В воздухе над ним плыл запах кедра, а на клумбах заботливой рукой были высажены георгины и флоксы, трициртис и лаванда, липы и вейгела. Узорные цветники и фонтаны перемежали стройные аллеи, бегущие между стволов слив и декоративных сосен.
Ксения стояла у самого входа, не решаясь войти. Всё утро она провела, надраивая пуговицы мундира, который в последние недели оказался основательно забыт — однако теперь золотая отделка сверкала так, будто она явилась на парад.
Орлова не было — и Ксения разрывалась между двумя противоречивыми чувствами: отчаянием и надеждой. Отчаянием — потому, что снова попалась в силки, которые расставил для неё граф, и снова повела себя как идиотка. Надеждой — потому что если бы Орлов не пришёл, всё решилось бы помимо неё.
— Ксения… — горячее дыхание коснулось щеки девушки, и по венам пробежал огонь, — простите. Меня задержали дела.
Ксения едва не застонала в голос. Она медленно обернулась. Орлов стоял перед ней — сиятельный, как всегда. Разве что щёки его стали немного бледней, а под глазами залегли тени — как будто он много ночей не спал.
— Пойдёмте… — он поймал Ксению под локоть и первым двинулся к воротам сада. От одного этого прикосновения сердце Ксении неслось вскачь, но она, конечно же, молчала.
Поначалу молчал и Орлов. Казалось, он не знал, как начать разговор.
Ко входу в сад были проложены три длинные галереи — две по сторонам, цвета слоновой кости, дубовые, с золочёными ромейскими гербами. А посередине бежала третья галерея — самая большая, чей пол был облицован чёрными и розоватыми мраморными плитами, а свод обтянут мешковиной. В центре ее стояла мраморная Афродита на круглом постаменте.
В самом саду вход в наиболее просторную, Солнечную галерею, располагался сразу у выхода из галереи Афродиты. Трижды её прерывали круглые цветники и фонтаны.
У первого фонтана Орлов всё-таки задал вопрос:
— Как ваши дела, Ксении? Я все эти дни ничего о вас не слыхал.
Ксении помолчала, подбирая ответ.
— Всё очень хорошо, — наконец сказала она.
— Как ваша служба?
— Идёт своим чередом, — «Без меня», — пронеслось в голове, но это она произносить не стала.
— Собираетесь в новый полёт?
— Пока нет, вы же знаете, такие вещи решаются весной, — уклончиво ответила Ксения. Орлов кивнул. Снова надолго наступила тишина.
От Ладоги и Утиного канала по всей длине аллеи шли бархатистые зелёные стены из сосен, разросшихся кленов и шиповника. Тут и там между ними были оставлены ниши для мраморных и золочёных статуй. Прямоугольные баскеты окружала стриженая акация. Саму же аллею, по которой шли Ксения и Орлов, окаймляли ровные еловые стены двухметровой высоты.
Вдоль Павлиньего фонтана обустроился сложный орнаментарный цветник с затейливыми рисунками из самых разных растений, оттененными кирпичной крошкой, речного окрашенного песка, разбитого на мелкие осколки стекла. Дорожки с невысокими бордюрами по краям, проходившие между отдельными секторами, были посыпаны мелким щебнем. По периметру цветника на решётках крепились фонари. В саду цвели календула, маттиола, бальзамин, цинии и петунии.
Они миновали зоосад в виде синайской пагоды, возведённый только что. В клетках его содержались ястребы, пеликаны, белки, рысь и ласки. Из строения недалеко от пагоды слышалось клекотание голубей.
Немного впереди — за ветвями деревьев — просматривался зимний сад, окружённый корсиканскими лимонами и магнолиями. Слева, между высоких кустарников и грабов, находился большой участок, огороженный со всех сторон решеткой, а сверху — сетью. Здесь жили самые разные маленькие пичужки
— А как дела у вас? — наконец задала Ксения вопрос, в который смогла вложить лишь десятую часть той муки, которая терзала её изнутри. Слова выходили серыми и расплывчатыми, ничуть не похожими на то, что она чувствовала, когда рядом находился Орлов.
Орлов молчал почти десять секунд. Пытался справиться с собой, понимая, что-то, что терзает его изнутри — никак не касается Ксении, но всё же не смог.
— Моё имение хотят отобрать. Из-за долгов, — произнёс наконец он.
На несколько секунд повисла тишина. Орлов не знал, стоит ли продолжать, но, поймав на себе встревоженный взгляд Ксении, снова не выдержал.
— Иглкорт был построен почти что двести лет назад, моим прадедом, служившим с Основателем бок о бок. Мне это имение, конечно же, досталось от отца — но уже тогда у Орловых хватало долгов. Впрочем, были ещё другие времена. Настолько ценилась земля, что тот, кто успел занять её, мог иметь всё. Впрочем, уверен, историю вы знаете и без меня.