Фредди проследила направление и тоже заметила ее. Ту самую девушку, которую бойкий корреспондент назвал любовницей Хавьера Сото.
Сейчас она стояла возле выхода и будто бы принюхивалась ко всем.
— Старая знакомая? — прошептала Фредди, толкая хлипкую деревянную дверь под лестницей. Вообще-то студентам не полагалось ей пользоваться, но кому есть дело до этих запретов? Тем более так попасть в сад намного проще, чем через центральный выход или оранжерею.
— Пересекались пару раз. А ты-то в чем замешана?
Фредди неопределенно пожала плечами и поспешила вдоль криво подстриженных кустарников к тайному лазу. Пак первым заметил тяжелую плиту, частично укрытую травой, легко ее отодвинул и помог Фредерике опуститься вниз. Это всегда был самый страшный и опасный момент: нужно ногами нащупать узкий кирпичный карниз, пройтись по нему, и дальше слезть вниз по выщербленной стене. Ошибешься один раз — и падать придется не меньше десяти футов. Насмерть не разобьешься, но и переломанные конечности не принесут радости. Тем более что достать пострадавшего будет проблемой.
Но Пак держал ее руку до того момента, пока Фредди надежно не устроила ступни на карнизе, только потом отпустил и перегнулся через край, примеряясь, куда поставить ноги.
И тут же по ушам ударил звук близкого взрыва. Посыпались земля и кирпичная крошка, а стена чуть ощутимо дрогнула. Пак снова схватил Фредди за руку, помогая не сорваться вниз, затем ловко спустился следом, повис на карнизе и спрыгнул. Фредерика слышала шум на поверхности и крики, пару выстрелов и пронзительный свист, поэтому без колебаний прыгнула в подставленные руки земпри и побежала за ним по темным проходам катакомб. Она знала дорогу почти наизусть: на первом курсе немало времени здесь пробегала, искала проход в легендарный нижний Эбердинг, в котором хранились кости чужих.
Правда, тогда они с ребятами пользовались светильниками, а сейчас темноту разгоняли только остатки фосфоресцирующего орнамента, который когда-то выложили строители города. За очередным поворотом Пак замедлился и внимательно вслушивался в происходящее, иногда резко оборачивался, пытаясь разглядеть что-то в темноте.
— Что? — не выдержала Фредди.
Пак покачал головой и сделал ей знак идти вперед одной, а сам замер на месте, пригнувшись, точно большой медведь. И спустя несколько секунд на него из темноты выпрыгнул огромный зверь, которого Фредди ошибочно приняла за собаку. Но морда была определенно шире, зубы в ней — длиннее, а по бокам и спине шли полосы и пятна. Он по-кошачьи нервно стукнул хвостом по полу и двинулся на Пака.
— Уходи! — крикнул он, после навалился на зверя.
Их борьба больше напоминала нежные объятия хозяина и его любимой собачки. Она не пыталась укусить, Пак — ударить, просто не давал вырваться и напасть на Фредерику.
Какой-то верж или тер, но первое вселяло больше надежды. Пока земпри валялся по полу, удерживая монстра, Фредди вытащила из сумочки револьвер, зарядила его серебряными пулями и прицелилась.
— Отойди от него немедленно! — четко произнесла она.
Кем бы ни был зверь, человеческую речь он понимал отлично, потому как сразу же замер и вырвался из рук Пака, а после скрылся в тени.
И сразу же громыхнул второй взрыв.
На голову Фредди посыпались обломки кирпича и пыль, а все вокруг заволокло едким дымом. Пака рядом не было, зато из желтовато-серых клубов на нее все же бросился верж, повалил на пол и теперь рычал над самым лицом.
Фредерика видела белоснежные зубы, чувствовала странный, цветочный запах, совсем не подходящий животному, видела темные выразительные глаза, и вдруг поняла, что не может выстрелить в разумное существо. В конце концов, его же можно подкупить!
Но додумать мысль она не успела: вержа стащил залитый кровью Пак. Словно старые знакомые они снова играли в неловкие объятия, но не спешили калечить друг друга, пока откуда-то сбоку в них не влетела бутылка из зеленого стекла, которая лопнула и залила все вокруг огнем. Фредди закричала, сорвала пиджак и попыталась сбить пламя с горящего Пака, но почти сразу потеряла сознание от яркого, как вспышка, удара по голове.
Немногим ранее…
Николас Медина, тогда еще носивший совсем иную фамилию, тоже был одним из однополчан Хавьера. Воевал он честно, самоотверженно, готов был пожертвовать собой ради империи Ньол и Эбердинга, но победа не принесла ему радости.
До фронта новости о творящемся в столице доходили с опозданием и заметно искаженными. Потому в произошедшую революцию и то, что доны массово и заочно лишаются привилегий и имущества не верил никто. А кто верил, тот до последнего надеялся вернуть все после окончания войны.