Поблагодарив хозяйку, я спросила: — Мы не местные, идем по дороге, куда ведут ноги, но никто не приглашал нас в дом, не кормил, когда свои дети голодные. Объясните, хозяюшка, что за странный обычай у вас в деревне?
Женщина махнула рукой: — У нас повсеместно так заведено, что пока нет в доме мужчины, дети и женщины не имеют права что-либо кушать. Мы едим только после разрешения хозяина, когда насытится он, или другой мужчина. В тех деревнях, где вы проходили, в доме наверняка они были, а из нашей деревни город каждый день мужиков на работы требует. Вот и сидим голодными, пока хозяин с работ не явится, или прохожие мужчины мимо не пройдут. Детишки их на дороге караулят, в дома заманивают. Кушать-то хочется!
Я посмотрела на Седрика, он важно кивал головой в такт словам нашей хозяйки. То-то он мне тогда про зайца распинался. Патриархат махровый, чтоб его!
— А что входит в ваши обязанности? — поинтересовалась я, пока дети уминали данный хозяйкой обед.
— Как у всех: обслужить, постирать, приготовить, огород, животные, дети… — Она с недоуменной улыбкой посмотрела на меня.
— А мужчины, на какую они работу ходят?
— У нас с этим хорошо, — женщина мечтательно улыбнулась, — конюшни и зверинец Вождя народа, самый большой рынок невольников и животных. За всеми надо убирать и вовремя кормить. Вот и нанимают. Но платят неплохо. — Она гордо улыбнулась.
— Да-да. — согласилась я, оглядев немудреную обстановку. — Скажите, а в вашем городе за вход деньги берут, или можно так пройти? Или вообще мимо уйти?
— Деньги берут, а как же! Только Тенька, — она кивнула на девочку, знает тропку тайную, и ежели хотите, вам покажет.
— Тенька! Проведешь? — поинтересовалась я.
Та кивнула головой и поджала нижнюю губу, проникнувшись важностью поручения.
Через полчаса, когда солнце жарило в зените, и по идее, все стражники должны были попрятаться от его палящих лучей, мы с Седриком и Тенькой ныряли в пахнущий сыростью лаз в кустах под городской стеной. Метров восемь ползком узкой крысиной норой, и мы, соберя по дороге всю паутину, пыль и набив на голове шишки (это я), вылезли на другую сторону, чихая и отплевываясь, в густых зарослях высокой травы. Внешне мы походили на каких-нибудь трубочистов: руки, локти и колени грязные, лица пыльные. Тенька поманила нас за собой. Короткими перебежками мы добрались до стены двухэтажного деревянного дома, под водосточной трубой которого стояла и пахла плесенью полупустая бочка. Девчонка, не долго думая, подпрыгнула и повисла животом на ее краю, перегнувшись вовнутрь, а мысками сабо крепко держась за гнилые доски. Послышался плеск, и вот уже умытое личико, улыбаясь, смотрит на нас и показывает на бочку пальцем. Пришлось соответствовать.
Мы с Седриком задумчиво замерли над этим сосудом и одновременно потыкали пальцами в зеленоватую водицу.
— Надеюсь, не заквакаю, — с сомнением произнесла я, слегка плеская себе на руки. Вытерев лицо полой наших верхних рубах, мы потопали по улице.
— Куда мы идем? — шепнул мне Седрик.
— Куда ты нас ведешь? — спросила я Теньку.
— На невольничий рынок. Там все наши мужчины. Вам же нужна работа! — уверенно произнесла маленькая девчонка.
— Вот! — я подняла кверху указательный палец. — Туда-то нам и надо.
Через квартал нам начали попадаться люди. На наши головы в банданах совершенно никто не обращал внимания, ибо головные уборы у этих людей были всякими: и тюбетейками, и длинными платками, и подобиями нашей чалмы, да и банданы попадались тоже. Глаза у людей были преимущественно серыми и голубыми.
— Реснички опускай почаще, и не смотри в упор. — прошептала я Седрику, который зазевался на очередную витрину.
Наконец Тенька довела нас до круглой площади, по периметру которой стояли навесы, а под этими навесами стояли клетки с толстыми прутьями. Торговцы живым товаром стояли и пересмеивались, а если попадался покупатель, то громко расхваливали товар и торговались. Девочка повела нас под самый дальний навес к длинному и унылому продавцу, который одновременно пил чай и ковырялся палочкой в ухе. Я поспешила удивиться чуду такого слаженного движения рук.