К широким дверям то и дело подкатывали экипажи, подвозя разряженных женщин и солидных мужчин. И просто богатых молодых людей, желающих весело провести время, таких, как только что зашедшие в двери четверо друзей в шляпах и коротких плащах, весело переговаривающиеся между собой.
Обогнув ресторан, я обнаружила черный ход и толкнула дверь. Спросив первого попавшегося мне человека, где гримерка Ланы, пошла в указанном направлении по коридору. Интересно, снаружи ресторан кажется гораздо меньше. А тут идешь-идешь, конца-края не видно! Большая кухня, вероятно, располагалась внизу, в подвальном этаже, поскольку ее присутствия здесь даже не чувствовалось. А вот и привинченная табличка: «Лана». Коротко и ясно. Стукнув согнутым пальцем в дверь и получив отклик, я вошла внутрь и была полупридушена моей новой знакомой, бросившейся мне на шею.
— Как хорошо, что ты пришла! — возбужденно заговорила она, поправляя уже надетый сценический костюм, — А то я ужасно переживаю!
Она обернулась к зеркалу, подкалывая в волосы цветы.
— А что ты будешь показывать?
— Танцы народа степей. — Лана кивнула на свой яркий лоскутный костюм и колокольцы на обнаженных щиколотках. — А потом эльфийский танец. Он сейчас в моде.
И она завела глаза к потолку.
— Что и такой есть?
— Знаешь, как много народностей на нашем континенте и островах? И у всех что-то свое, особенное: костюмы, музыка, ритм и инструменты…
— А какой инструмент полагается к степным?
— Бубен, барабан. Только вот здесь барабанить некому. Придется под записанный танцевать. Но это совсем другая энергетика!
Я в задумчивости посмотрела на большой бубен, лежащий на диванчике среди вороха пакетов и костюмов.
— А что, — проследила она мой взгляд, — чувство ритма у тебя есть. Давай сейчас попробуем. Просто следи за моими ногами. Давай!
Лана сунула мне бубен и, медленно притопывая и позванивая колокольчиками, закружилась на одном месте, плавно раскрывая руки, словно цветочный бутон. И вот, словно сами собой, мои ладони начали отбивать такт. Сначала тихо, потом быстрее и громче. Это походило на пляски индийских танцовщиц. Стоя на одном месте, у нее работало все тело: крутились бедра и грудь, двигались руки: то как волны, мягко и медленно, то резко, быстро и четко, как молния. Голова то запрокидывалась вверх за дрожащими пальцами, словно умоляя о чем-то небо, то склонялась на грудь.
А потом она остановилась, как ни в чем не бывало, и улыбнулась:
— Видишь, все получилось!
А я не могла отдышаться.
Скоро к нам постучали, и в дверь просунулась голова распорядителя:
— Ланочка, детка, на сцену!
И мы понеслись по коридору: танцовщица в развевающихся одеждах и я, с бубном в руках.
И вот объявляют наш номер. Пробегающий мимо мужчина хлопнул меня по плечу:
— Удачи!
И Лана вышла на сцену, под яркий свет. А я встала сзади, в полутени. Люди в зале захлопали. На улице смеркалось, солнце почти ушло за холмы, поэтому тех, кто сидел вокруг, видно не было, только разноцветные огонечки магических шаров на столах мерцали неяркими бликами. Да официанты светлыми тенями неслышно скользили между столиков.
Лана топнула ногой. Зазвенели колокольчики. Я тихо ударила в бубен. Лана мягко-мягко начала перекатываться с мыска на пятку, одновременно делая движения бедрами и плавно покачивая поднимающимися вверх руками. Я смотрела на нее, словно загипнотизированный змеей кролик. Мои руки сами отбивали ритм, то ускоряясь, то падая до еле слышного поглаживания. Передо мной уже стояла не женщина. Это был цветок любви, ставший неистовым огнем, а потом — птицей, отрывающейся от земли и улетающей в небеса за кем-то, наверное, безумным возлюбленным, который не хотел жить на земле, а стремился к горящему в вышине солнцу. Он не слышал любимую, умолявшую вернуться обратно. И вот тот, за которым стремилось ее горячее сердце, уже падает вниз с обожженными черными крыльями, умирая прямо на ее глазах. Она тихо опускает его на землю, которую он так хотел покинуть и, целуя его навеки закрывшиеся глаза, снова взлетает в воздух. Она, как лебедь, не может жить без него. Поднимаясь все выше и выше, она призывает смерть. Но свирепое солнечное пламя обтекает девушку, не принеся ей никакого вреда. Тогда она опускает крылья и смотрит вниз. Слезы застилают ее горестные глаза. Длинным лучом света она несется к земле. Душа не желает жить, выкручивая тело неистовой болью. Земля — извечная мать, ее уже ждет, раскрыв навстречу свои объятья. А потом нежно, словно любимое дитя, принимает в себя скорбную погибшую душу. И в том месте, где упокоились молодые сердца, из скалы вверх взметнулся прозрачный горный родник.