Речан чесал за ухом, кивал головой, делал вид, что смеется, но Волент не обращал на него внимания, он просто умирал от смеха. Успокоившись, он подлил Речану немного в стакан, потому что тот едва пригубил, и продолжал:
— Когда я был мальчишкой, мне приходилось держать ухо востро: мештер мог в любой момент так мне влепить, что я катился кубарем. Оттого у меня такие сильные ладони и пальцы — ведь я с малых лет должен был протягивать ему руку, он сжимал и жал ее, а я должен был терпеть, чтобы он меня похвалил, иной раз с ног валился, сознание терял, и меня отливали водой. Но пришло время, когда я уже мог выдержать и не терял сознания, тогда он начал учить меня на мясника, тогда уже ему приходилось выдергивать свою руку, я мог так сжать ее, что от только шипел: …ццц, и-и-и, скотина! — тогда он начал оставлять меня на бойне и переложил на меня все, а сам стоял в лавке, заключал сделки, ходил по торговым делам и делал с тетей Рози политику. И-и-и, у этой была голова, мать ее! Во второй половине дня после сытного обеда, который приготовил в своей кухоньке Ланчарич, Речан, собираясь на вокзал, сказал:
— Ну ладно, слава те, господи, значит, нас будет здесь двое, а пока я приеду с семьей, ты здесь посторожи.
Волент, уже повеселевший от вина, весело крикнул:
— Так я только это и делаю! Здесь, мештерко, все на месте, можете мне верить! Нашлись такие, которые думали кое-чем поживиться, как узнали, что Кохари удрал, а мне это не достанется, но, когда я им показал топор, они сказали… — тут он засмеялся… — раз так, то они ничего не хотят и чтоб я всем этим подавился.
— И больше ни ногой, — добавил веселее и Речан.
— Ясное дело! Это бы им дорого обошлось.
— И… на самом деле ты этим… правда, что ты ключи не хотел…
— А вы как думаете? Знаете, мештер, у бедного человека должен быть плохой характер, иначе каждый позволит себе относиться к нему вроде как к придурку. Явились из новой управы: что, мол, здесь осталось? Сразу требуют ключи, а меня даже не спросят, что и как было. Будто я не стою перед ними… будто я здесь просто сторож, ключи, значит, караулю, пока не придет хозяин. Вот я и рассердился, а когда я сержусь, то всегда совершаю ошибку. Сказал им, что не знаю, почему они пришли, откуда, что здесь ищут, тогда один показал мне бумагу и сказал, чтобы я подчинился новой власти, иначе он прикажет постричь меня, как овцу. Геть, мештерко, что бы вы на это сказали? Я уж думал, что врежу ему по зубам, засвечу такой гамбаш, что дороги домой не сыщет, потом решил, что это была бы хюешиг — глупость с моей стороны, и сказал им, что таким, которые вот так разговаривают со мной, я ключей не дам, потому что я тут тоже кое-что значу. В общем-то я думал, что мы немного поспорим и я скажу им, что я здесь делал и как все это спасал, но они переглянулись и ушли. Я понял, что дела плохи… Ох! Не люблю я в себе это, всегда потом жалеть приходится, но… Так вот, я понял, что дела плохи, что будет большая неприятность, но не позвал их, ведь я здесь тоже достаточно натерпелся. Далеко они не ушли, скажу я вам, потому что на улице стояли два жандарма, там какой-то велосипедист разбился перед лавкой. И представьте себе, входит этакий здоровенный жандармище… я уже узнал, фамилия его Блащак, и, ни слова не говоря, так мне влепляет, что у меня все в башке завертелось, мать его! Вот уж этого я запомнил! А ведь я собирался сказать им, что не надо так сразу, что все это я спасал не для себя, что я только хочу остаться здесь, так как я гентеш — мясник, значит, и здесь выучился… но не успел и рта раскрыть — жандарм как пришел, так сразу меня и звезданул.