Тут он увидел дочь. Она была в длинном розовом платье, на плечи накинула белый мех. Одной рукой Эва держалась за горло, другой опиралась о крышку рояля и с восторгом смотрела на пижонистого черноволосого юношу в расстегнутом шелковом плаще и широкополой шляпе, который вызывающе манерно садился к инструменту. Казалось, он навеселе. Запрокинув голову, юноша начал играть «Сказки Венского леса». Это был Куки — наверное, он перепрыгнул через забор, а Эва впустила его в дом. Теперь Речан понял, почему она не хотела идти с матерью. Руки у него дрожали от волнения. Ему хотелось плакать. В первую очередь из-за Эвы. Господи, как преданно она смотрит на Куки! Преданно и безвольно! Он осознал, что она вся в него, к несчастью, унаследовала его характер.
Юноша перестал играть, воцарилась тишина. Когда Эва заметила, что ее красивый партнер смотрит наверх в темноту, она тоже подняла глаза к темному небу. Но там ничего не происходило. В головокружительных глубинах царило спокойствие.
Куки вдруг опустил голову, сложил руки, с иронической ухмылкой минуту размышлял, потом начал играть какой-то старинный русский романс.
Когда кончил, вынул из внутреннего кармана пиджака тяжелый блестящий портсигар, с усилием поднялся со стула, вставил сигарету в длинный мундштук и важно подошел к лампе. Наклонился над ламповым стеклом, и на кончике сигареты появился горящий уголек. Над головой у него взлетело облачко дыма. Он глубоко затянулся. В свете лампы его мальчишеское лицо казалось болезненно бледным и потасканным. Неуверенным шагом, словно длинные ноги его не слушались, он вернулся к роялю, сел на круглый стул, повернулся к девушке и, склонив голову, стал наблюдать за ней.
— Как хорошо вы играете, — сказала ему Эва.
Куки тихо засмеялся, театрально повернулся на стуле, прошелся пальцами по клавишам и сказал, махнув рукой:
— Я же играю для вас, мадемуазель Эвичка.
— Спасибо, вы играете действительно прекрасно, словами этого даже не выразишь, — откликнулась она тихо.
— Лучше всего я играю, когда я один, — улыбнулся он самоуверенно.
— Дома? — спросила Эва.
— Тогда я не волнуюсь, — ответил он.
— А здесь волнуетесь? — спросила Эва громче, потому что перед этим ей пришлось прокашляться.
— Перед слушателем я волнуюсь, — сказал Куки важно, — и это естественно. Некоторые музыканты говорят, что, если человек не волнуется, он по-настоящему не сыграет.
Она покачала головой — может быть, догадалась, что он, собственно, пришел разыграть ее, — медленно повернулась на каблуке и шагнула к барьеру террасы, вдоль которого тянулись вьющиеся растения. Она остановилась под веткой дерева, листья которого в свете лампы приглушенно светились, и стала смотреть в сад. Куки что-то колебался, может быть, хотел встать, но передумал и с издевательским видом начал наигрывать известную «Песнь любви» композитора Сука.
Эва облокотилась о барьер. Минуту стояла, несчастно и потерянно глядя на лампу.
— И это вы играете ей? — сказала она вполголоса, когда он кончил.
— Кому? — спросил он.
Эва не ответила, а только ниже склонила голову.
— Как вы узнали?
— Скажите лучше, как ее зовут?
— Клара.
— Вы ее любите?
— Да, — ответил Куки и ухмыльнулся.
— Какая она?
— Красивая, как вы, Эвичка, только очень злая, — рассмеялся он.
Эва недоуменно покачала головой.
— Она совсем не заслуживает этого, — возразил Куки патетически.
— Говорите, вы ее любите… хотя она и не заслуживает этого? — сказала Эва горько. — Почему же любите… того, кто не заслуживает? Вы… — Она вздохнула и опять беспомощно покачала головой. — Ведь красивые люди не должны любить нехороших… Что она может в таком случае дать вам?
— Вы сомневаетесь, есть ли что-то хорошее в такой любви, не так ли? — иронизировал Куки.
Эва кивнула в знак согласия, сложила руки и крепко их сжала.
— Да, есть, — заявил он важно. — Я думал, она не может уничтожить меня. Думал, я достаточно сильный, чтобы не поддаться ей, что она не причинит мне зла, а только еще больше предаст меня музыке. Эту связь я пестовал, как каприз. Но я не знал, что она такая темная, еще темнее, чем я… Я думал, не существует более порочного мира, чем вот этот паланкский, не существует более порочного человека, чем я, но я ошибался… существует и более порочный мир, и даже более порочные люди, чем я. Видите, я говорю так откровенно, что мой отец даже утверждает, что я не в своем уме.
— Она красивая, и все же такая испорченная?
— Такая… как весь этот послевоенный мир, — горько улыбнулся он. — Она говорит, что может быть какой угодно скверной, но от этого красоты у нее не убавится, потому что красоты у нее — в избытке. Она называет себя демоном. Ничто ее не волнует, она живет как ей вздумается.