Он нерешительно поднял плечи, так как это был компромисс. Наконец молча кивнул головой: дескать, мол, ладно, встал и тяжелыми шагами направился к жене и дочери, посмотреть, что они там делают, а может, и посоветоваться с ними.
А те с рвением принялись за уборку. Он остановился на пороге кухни и следил за ними. Он еще не опомнился от сюрпризов Волента, но, глядя на довольно улыбающуюся жену, у которой работа так и кипела, понял, что, видимо, ей вопросы бытия яснее, чем ему. Она легко свыклась со своим новым положением. В том числе и с вещами, как только коснулась их, вымыла, вытерла и расставила по своему вкусу.
Вскорости пришел Волент. С радостным удивлением посмотрел из-за спины Речана на его жену и сказал, что пора резать первую свинью.
Это предложение словно бы отрезвило мясника — наконец-то он мог взяться за свое дело. И принялся за него с энтузиазмом и страстью, даже не желая, чтобы Ланчарич особенно ему помогал.
За работой он все еще ощущал свою бедность и неуверенность в новой обстановке, и его как-то успокаивало, что он на дворе не один. Он начал забывать о кладе под кроватью у Волента, и только иногда его обдавало жаром и во рту появлялась горечь. Его как-то не устраивало, что он стольким обязан своему помощнику. Было бы лучше, если бы все обстояло наоборот. Ланчарич — нет-нет, думалось Речану не без досады, — вложил в его дело намного больше, чем полагается приказчику.
После обеда они вдвоем обошли присутственные места, зашли и на электростанцию, чтобы им подключили электричество.
Вечером, когда женщины уже кончили уборку и приготовили все для сна, они вчетвером сели за стол и разрезали жареного гуся. Поужинали одной семьей. Ланчаричу эта совместная трапеза нравилась чрезвычайно, он вел себя сердечно и мило. Ему явно пришлось по душе и то, что жена Речана как будто невзначай заметила, какой он ловкий человек и торговец.
— Ведь правда? — обратилась она за подтверждением к мужу.
Речан согласно кивнул: мол, ясное дело, правда, — а сам подумал, что жена заговорила об этом преждевременно и поэтому некстати. Он внимательно посмотрел на нее, но ничего не добавил. А она сделала вид, что не заметила взгляда.
После ужина Волент сложил мясо в запеченную корзину и пошел обходить знакомых и старых покупателей, которые остались в городе. До полуночи разнес целую свинью, и не успели Речаны улечься и заснуть, в первый раз на новом месте, как у них уже лежал на столе первый барыш — несколько серебряных вещичек и кусков золотого лома.
— Этот Волент, Штево, как мама говорит, наше спасение, — сказала шепотом жена, вытягиваясь на постели. Тело у нее ныло от сегодняшнего каторжного труда. Они лежали на широкой супружеской кровати с массивными резными головками и глядели, засыпая, в незавешенные окна, за которыми уже простиралась синеватая тьма южной ночи. Они лежали под легкими шерстяными одеялами, но им не было холодно: вечером протопили печь. В соседней комнате спала дочь, а в щели под дверью плясал отблеск от огоньков в печке.
— Чую я, с ним мы разбогатеем, — продолжала жена, поскольку муж не отозвался.
— Как бы нам из-за него не влипнуть в неприятности с властями, как говорит твоя мать, — отозвался наконец мясник не без досады.
— А ты за ним доглядывай, и я глаз с него не спущу… Такого человека днем с огнем не сыщешь, как говорит мать, раз уж ты ее вспомнил, — добавила она немножко обиженно, так как муж иногда, забывшись, повторял изречения тещи с насмешкой.
— А я что говорю-то!
Она зевнула.
— Если поставить вот туда… — он показала на окошко… — базилик, будет все, что нужно. Хорошо мы сделали, что подались сюда.
— Ага, — согласился он сонно.
Она приоткрыла пошире глаза, словно удивленная, что он уже засыпает, отодвинулась на краешек, чтобы лечь на своей половине, и пяткой ткнула его в острое колено.
Он даже не прореагировал.
— Какой-то ты стал не свой с тех пор, как вернулся из леса… — сказала она задиристо.
— Не свой? — пробормотало он устало.
— Ну да… мало ли что в жизни случается.
— Но прежнего-то не воротишь, — сказал он серьезно.
— Не принимай ты все так близко к сердцу! — возразила она. А потом уже более спокойно добавила: — Время пройдет, все забудется.