Он гордился своей популярностью, культивировал ее, зная, как это делается и что в данный момент требуется от мясника.
У жителей послевоенного Паланка было свое представление о мяснике, и, если тот подходил, так сказать, по всем статьям, он мог рассчитывать стать легендарным. Мясник в те времена вызывал доверие уже тем, что сиял здоровьем и имел свой особый нрав. Настоящий паланкский мясник должен был как можно чаще демонстрировать свою силу, бодрость и сексуальную мощь, так как он питался и имел дело с мясом, которому тогда приписывали всеоживляющую силу. Паланчанам нравилось слышать о своем мяснике, что он прожорлив, как тигр, и похотлив, как кот, ведь на нем в первую очередь должно было проявиться удивительное воздействие мяса. Ему не нужно было отличаться интеллигентностью, напротив, это даже не понравилось бы, как нечто чуждое, присущее чиновникам и, собственно говоря, не приносившее особой пользы даже им, поскольку превращало человека или в чудака, или в хитреца. Мясник не должен был отличаться красотой, это тоже никак не вязалось с мясом. Красивый мясник? Ну знаете, это что-то странное, неестественное и несовместимое с образом мясника. Красивый, румяный мясник — нет уж, извините, это что-то отталкивающее. И зачем на бойне красивый мужчина? Разве на такого может претендовать любая женщина? Такие мужчины бывают сдержанными и гордыми, заносчивыми и глупыми, неловкими, а часто и безвольными.
О мяснике обычно говорят, что за обедом он проглатывает две глубокие тарелки крепкого мясного бульона, хорошо поперченного и заправленного маленькими стручками острого перчика, который здесь выращивают в горшках на самом солнцепеке, после этого он должен опустошить блюдо мяса с несколькими свиными шницелями и котлетами величиной с кулак и горкой жирной картошки, а на закуску еще побаловаться острыми маринованными стручками перца и запить их целым кувшином вина. Желудок старого паланчанина, если он был в хорошей форме, вполне мог выдержать подобное, ибо в Паланке издавна ели так, как в других местах молились, — исступленно.
В соответствии со старыми мерками южан мясник должен был пользоваться репутацией мужика, который от постоянного потребления мяса, вина, сильно перченных блюд и спиртных напитков не умеет и не может себя обуздать (ведь, господи, ну как тут сдержаться?), он сразу хватается за нож, лезет под юбку или в кошелек, чтобы выбросить пачку банкнотов за хорошие сигареты, водку или доступную женщину.
Такое представление о мяснике после войны играло в Паланке не второстепенную роль. Время было особое, так сказать время служения телу, время внезапной тишины и расслабленности, время желудка и плоти, время жестоких ударов и неуверенности, время перемен, когда безнадежности наступал конец и забрезжила заря возрождения.
Штора на полукруглом окне витрины легко взлетела вверх и громко свилась над окном. Стекло в витрине задрожало от сотрясения. Оно слегка посинело, впуская в лавку косой утренний свет. Речану, стоящему в раздумье за прилавком, солнце заглянуло в глаза и успокоило: он уже не стоял в полумраке.
За окном появился Волент, чистый, вымытый и причесанный, он смеялся, размахивал руками, и Речан слышал, как он говорил женщинам:
— Геть, прошу прощенья, милостивые пани, я уж боялся, что вы не придете по такому холоду. Уже говорил себе, Волент, зачем ты, апукам, вместе с мештерком приготовил это отличное мясцо, раз милостивые пани все равно не придут? Спрашивал себя: как думаешь, Волент, придут, не придут? Но говорил я себе: геть, баратом[16], ведь сам знаешь, в такое время милостивые пани в постельках чувствуют себя куда как лучше. — Послышался громкий смех, он доносился даже от ступенек соседней парикмахерской, из чего Речан заключил, что толпа большая, как и всегда в субботу, но мяса у него было достаточно, сегодня он мог выдавать почти по двести пятьдесят граммов на душу. — А что, разве нет? — удивлялся Волент и весело похохатывал. — Разве не верно я говорю? Ведь если хорошо, так уж хорошо, правда? Хорошо и тогда, когда вечером было хорошо, верно? Правильно я говорю? Ну конечно, правильно… После хорошего вечера утром и будильника не услышишь, зря он звенит-надрывается, что пора, мол, вставать… Но я все-таки встал, потому что сказал себе: пора, Волент, давай-ка вставай, пора. Я помылся-побрился, почистился, надел свадебную рубашку, видите… и, когда мештер сказал что вы здесь, что пора открывать, уже не вспоминал о перине… носился, как один венгр, который искал штаны в кукурузе…