— Нет, спасибо, — краснея, сказала Элен. — Об этом и речи быть не может, особенно когда ты так тяжело работаешь.
— Мне от этого лишних забот не прибавится.
— Нет, спасибо.
— Может, торговля пойдет бойче, тогда я брошу работу в кафе, и нам хватит выручки с лавки.
— Нет, не нужно.
— Все-таки подумай, — настаивал Фрэнк.
И, поколебавшись, Элен сказала, что подумает.
Фрэнк хотел было спросить, есть ли у него и другая надежда — на нее, но решил оставить это до другого раза.
Прежде чем уйти на работу, Элен открыла портфель, держа его на колене, и вынула оттуда книгу в твердом переплете.
— Я хотела тебе показать, что я все время пользуюсь твоим Шекспиром, — сказала она.
Фрэнк смотрел, как Элен сворачивает за угол — прекрасная девушка с его книгой в своем портфеле. Она была в туфлях на низких, плоских каблуках, и от этого ее ноги казались чуть кривее, чем на самом деле, но Фрэнку и это нравилось.
На следующий день, когда Элен вернулась поздно вечером, Фрэнк, подкравшись к боковой двери, услышал в прихожей какую-то возню или даже борьбу; он хотел было открыть дверь и прийти на помощь Элен, но сдержался и решил не вмешиваться. Нат сказал какую-то грубость, после чего послышался звук пощечины, и вверх по лестнице быстро простучали каблучки.
— Шлюха! — крикнул Нат ей вслед.
Как-то рано утром в середине марта, когда молодой бакалейщик спал на кушетке после ночной работы в «Кофейнике», раздался стук в дверь лавки. Это была старая полька, пришедшая по обыкновению купить свою ежеутреннюю трехцентовую булочку. В последнее время она приходила позднее, чем прежде, но все-таки достаточно рано. «К черту! — подумал Фрэнк. — Имею я право поспать, или нет?» Но, пролежав с минуту, он забеспокоился и начал поспешно одеваться. Торговля все еще шла через пень-колоду. Фрэнк наскоро умылся, глядя в потрескавшееся зеркало. «Пора уже стричься, — решил он. — Но наплевать, еще с неделю можно подождать!» У него была мысль отпустить бороду, но он подумал, что этим может отвадить некоторых покупателей, и потому ограничился усами. Две недели он отращивал усы и поразился, что они получились какого-то рыжеватого оттенка. Он подумал, не была ли его мамаша рыжей.
Открыв дверь, он впустил польку в лавку. Она пожаловалась, что он заставил ее долго ждать на ветру. Фрэнк разрезал для нее булочку, завернул и пробил три цента.
В семь часов он через окно увидел Ника, недавно ставшего отцом. Ник вышел из дому и завернул за угол. Через минуту он появился снова с большим пакетом бакалейных товаров, купленных у Тааста. Он шмыгнул в дверь, и у Фрэнка испортилось настроение.
— По-моему, — сказал он сам себе, — надо переделать эту дыру под ресторан.
Когда он вымыл шваброй пол в кухне и подмел лавку, появился со своими лампочками Брейтбарт. Поставив тяжелые коробки на пол, разносчик вынул желтый носовой платок и шумно высморкался.
— Как дела? — спросил Фрэнк.
— Швер! — сказал Брейтбарт.
Фрэнк угостил Брейтбарта чаем с лимоном; во время чаепития Брейтбарт читал «Форвертс». Просидев минут десять, он аккуратно свернул газету, сунул ее в карман, взвалил на плечи свои коробки и ушел.
За все утро было только шесть покупателей. Чтобы не нервничать, Фрэнк взял книгу и стал читать. Это была Библия. Иногда Фрэнку казалось, что некоторые части из Библии он мог бы написать и сам.
Читая, он наслаждался этой приятной мыслью. И он увидел Святого Франциска Ассизского, который, пританцовывая, вышел в своих лохмотьях из лесу, а над его головой летело несколько птиц. Святой Франциск остановился перед бакалейной лавкой и, запустив руку в мусорный бак, вытащил оттуда деревянную розу. Он подбросил ее в воздух, и она превратилась в живой цветок. Святой Франциск поймал цветок и с поклоном вручил его Элен, которая как раз вышла из Дому.
— Сестрица, вот ваша сестричка-роза, — сказал Святой Франциск.
И Элен взяла цветок у Святого Франциска, хоть это был тот самый цветок, который когда-то с любовью и наилучшими пожеланиями подарил ей Фрэнк.
В начале апреля Фрэнк отправился однажды утром в больницу и попросил сделать ему обрезание. Несколько дней он с трудом ходил, мучаясь болью между ног. Боль раздражала и возбуждала его.
После Пасхи он стал евреем.