Когда Моррис вернулся из больницы, он сперва хотел тут же одеться и бежать в лавку, но доктор, прослушав его легкие и постучав пальцами по волосатой груди, спросил:
— Дела у вас идут хорошо, так куда вам торопиться?
А Иде он втихомолку сказал:
— Ему нужно хорошенько отлежаться — и это обязательно.
И, видя, что Ида перепугалась, добавил:
— Шестьдесят лет — это вам не шестнадцать.
Моррис, немного поворчав и поспорив, все же позволил уложить себя в постель и после этого уже не рвался в лавку: да гори она огнем, век бы глаза на нее не глядели! Поправлялся он медленно.
А тем временем весна уже пробивала себе дорогу. Дни стали длиннее, в окна спальни чаще заглядывало солнце. Но по улицам еще гулял холодный ветер, прохожие зябко кутались в пальто и шарфы, и иногда, после нескольких часов солнечной погоды, небо темнело и начинал валить крупными хлопьями снег. Моррис лежал в постели, грустил и часами вспоминал свое детство. Вспоминал зеленые поля. Никогда ему не забыть, как мальчишкой носился он по полям, как оглашенный. Отец, мать, единственная сестра — сколько уже лет он их не видел, о Господи! И в завывании ветра Моррису чудились их голоса.
Он слупил, как внизу на улице хлопает на ветру парусиновый навес над витриной, и со страхом думал о своей лавке. Моррис уже бог знает сколько времени не спрашивал Иду, как идет торговля, но он и без того знал это — нутром чуял, что дело швах. Прислушиваясь, он замечал, что кассовый аппарат позванивает редко, и это ему все объясняло. Внизу стояла зловещая тишина. Да и какие звуки можно услышать на кладбище, где над угрюмой землей возвышаются одни лишь могильные плиты? Сквозь щели в полу просачивался запах смерти. Моррис понимал, почему Ида так редко отваживается спускаться вниз, а старается найти себе хоть какое-нибудь дело в квартире. Да и кто может оставаться часами в такой лавке? Разве что гой, у которого нет сердца. Лавка представлялась Моррису какой-то зловещей черной птицей; а когда он начал чувствовать себя лучше, птица стала широко открывать горящие глаза и выпяливаться на него, и он все больше и больше беспокоился.
Как-то утром Моррис сидел, опершись спиной о подушку, и просматривал вчерашний «Форвертс»; и вдруг на него что-то накатило, ему стало так тошно, что он весь покрылся холодным потом и сердце застучало часто-часто. Моррис отбросил одеяло, вылез из постели и начал поспешно одеваться.
В комнату вбежала Ида.
— Моррис, что ты делаешь? — закричала она. — Ты же болен!
— Я должен сойти вниз.
— Да кому ты там нужен? Нечего тебе делать внизу. Ложись и отдыхай.
Моррису смерть как хотелось снова лечь в постель и лежать там хоть всю жизнь, до скончания века, но он не мог справиться с охватившим его почему-то возбуждением.
— Я должен сойти вниз, — упрямо повторил он.
Ида умоляла его лечь в постель, но Моррис ее не слушал.
— Сколько Фрэнк сейчас наторговывает? — спросил он Иду, натягивая брюки.
— Пару пустяков. Может, семьдесят пять.
— В неделю?
— А что же, в день?
Это было паршиво, но Моррис ожидал худшего. Он лихорадочно перебирал в голове один план за другим, как спасти лавку. Авось, когда он сам начнет работать, дела пойдут лучше. Ему стало страшно, что он тут валяется в постели, а ведь ему нужно быть внизу, спасать лавку.
— Лавка открыта весь день?
— Весь день, с утра до поздней ночи; и Бог его знает, чего ради он так работает.
— А почему он все еще здесь? — спросил Моррис с внезапным раздражением.
— Он остался, — ответила Ида, пожав плечами.
— Сколько ты ему платишь?
— Нисколько; он говорит, ему ничего не нужно.
— А что же ему нужно? Пить мою кровь?
— Он говорит, что хочет тебе помочь.
Моррис что-то пробормотал.
— Ты за ним хоть приглядываешь?
— А чего мне за ним приглядывать? — насторожилась Ида. — Он что, воровал у тебя, что ли?
— Не хочу я, чтоб он здесь оставался. И не хочу, чтоб он был рядом с Элен.
— Элен с ним даже разговаривать не хочет.
Моррис уставился на Иду.
— А что случилось?
— Пойди, спроси ее! А какая кошка пробежала между ней и Натом? Она — вроде тебя: никому ничего не говорит.
— Так пусть он сегодня же убирается! Я не хочу, чтобы он был здесь.