— Устанавливать патронные автоматы необходимо на лужайках-стрельбищах, когда там проводятся многочисленные состязания. Что же касается рекламных объявлений, то, как и в случае с часами-рекламой, по поводу заказов следует обращаться лишь к ведущим фирмам. Если допустить, что рекламой будут заполнены все поля, — а сделать такое допущение можно, — Тоблер заработает на этом, — Йозеф так углубился в свои мысли, что начал рассуждать вслух, — опять же недурственную сумму, ведь доходы от объявлений намного превысят стоимость изготовления. Абонирование одного поля, скажем, на десяти автоматах сразу, естественно, обеспечит значительную скидку.
В контору вошел рассыльный Бэренсвильского банка и сберегательной кассы.
«Все ясно, вексель», — подумал Йозеф. Встал со своего места, принял бумагу, осмотрел ее со всех сторон, повертел так и этак, внимательнейшим образом изучил, состроил задумчивую и вместе с тем важную мину и сказал рассыльному: ладно, мол, зайдем.
Тот забрал документ и ушел. А Йозеф немедля вооружился пером, чтобы письменно ходатайствовать перед векселедержателем о месячной отсрочке.
Написать такое письмо легче легкого! И в сберегательную кассу нужно позвонить, не откладывая. Надо надеяться, вскоре он к этому привыкнет. Вот ведь он попросту встал и вперил пристальный взгляд на сумму, подлежащую уплате, а затем попросту спокойно и даже строго посмотрел на рассыльного. Тот сразу и оробел, да как! Людей, которые домогаются от Тоблера денег, впредь надо отваживать совершенно по-другому, и гораздо резче. Это его долг, этого требует чувство признательности г-ну Тоблеру. Сейчас патрону ни под каким видом нельзя напоминать об этих отвратительных мелочах. Именно сейчас у него совсем другие дела, сейчас его могли занимать лишь очень серьезные заботы. Он для того и обзавелся помощником, чтобы этот, надо полагать, знающий и находчивый малый избавлял его от мелких неурядиц, как говорится, нес караул у двери и энергично выпроваживал незваных скряг с векселями. Вот Йозеф тем и занимался. Но зато и курил теперь очередную, только что доставленную из деревни, свеженькую сигару.
Помощник прошелся по конторе. Тоблер был в отлучке по делам и, очевидно, не вернется до конца дня. Лишь бы нынче не заявился этот… как его… г-н Иоганнес Фишер — вот будет неприятность!
Этот Иоганнес Фишер письмом откликнулся на объявление для «владельцев капитала» и сообщил, что, по- видимому, в самое ближайшее время приедет в Бэренсвиль, чтобы ознакомиться с упомянутыми изобретениями.
Ну и почерк у человека — изящный, прямо дамский какой-то!
Тоблер же, напротив, писал размашисто, крупно, точно палкой по песку. А такой вот изящный, тонкий почерк сразу наводит на мысль о несметных богатствах его обладателя. Почти все капиталисты пишут, как этот: четко и вместе с тем слегка небрежно. Почерк вполне соответствовал аристократичной и непринужденной осанке, едва заметному наклону головы, спокойным, красноречивым жестам. От этих удлиненных букв веет холодком; тот, кто так пишет, наверняка полная противоположность пылкому помощнику. Всего несколько слов: стиль лаконичный и учтивый. Вежливость и краткость заключены уже в самом уютном формате аккуратного листка писчей бумаги. Почему-то сей неведомый г-н Иоганнес Фишер представлялся Йозефу еще и надушенным. Только бы он не приехал сегодня! Тоблер сильно расстроится, а чего доброго, от досады выйдет из себя. Правда, он наказывал, если этот господин прибудет, скрупулезнейшим образом все ему показать и объяснить и особенно строго внушал Йозефу ни под каким видом не отпускать г-на Фишера, а постараться задержать гостя до своего возвращения. В случае чего можно предложить этому, как видно, утонченному незнакомцу чашку кофе, никто же не говорит, что он не снизойдет до этого. Такой изящной садовой беседкой, как у Тоблеров, приятно полюбоваться каждому, в том числе самому высокопоставленному и влиятельному лицу, да и посидеть там одно удовольствие. Стало быть, пускай этот капиталист все же приезжает, к его визиту, думал Йозеф, достаточно подготовились.
Тем не менее Йозеф слегка трусил.
Вот ведь как славно ему тут жилось в отсутствие принципала! Такой принципал, даже если он милейший на свете человек, вынуждал тебя, однако, постоянно быть начеку. Когда он бывал в хорошем настроении, ты все время боялся, как бы что-нибудь не стряслось и не обратило веселое расположение хозяйского духа в его прямую противоположность. Когда же он злился и ехидничал, тебя и вовсе ожидал более чем тоскливый удел: невольно полагая, что именно по твоей милости у патрона испортилось настроение, ты корил себя, обзывал растяпой и мошенником. Когда он был ровен и степенен, перед тобой стояла задача оградить его уравновешенное естество от любых, пусть даже самых легких повреждений, чтобы он — боже сохрани! — не почувствовал себя уязвленным, хотя бы и крохотной царапинкой или занозой. Когда хозяин был настроен пошутить, ты мгновенно превращался в веселого пуделя — ведь как же тут не повилять хвостом, ловко подхватывая шутки и двусмысленные остроты. Когда он бывал добр и великодушен, ты казался себе жалким ничтожеством, когда грубил — ты был просто обязан улыбаться.
Но стоило хозяину отлучиться, как весь дом становился другим. И хозяйка была совершенно другая, и дети, особенно мальчики, на мордашках которых издалека читалась радость по поводу отсутствия строгого папаши. Вместе с Тоблером исчезало что-то боязливое. Что-то слишком напряженное и тягостное.
«Неужто у меня такая лицемерная, трусливая душонка?» — думал Йозеф. В этот миг вошла Сильви, старшая из девочек Тоблер, и позвала его обедать.
После обеда, когда Йозеф сидел за кофе и беседовал с г-жой Тоблер, на садовой дорожке появился какой-то господин.
— Ступайте в контору, там посетитель, — сказала хозяйка помощнику.
Йозеф поспешил прочь и только-только успел добежать до конторской двери — незнакомец уже стоял на пороге. Не имеет ли он чести видеть перед собою самого г-на Тоблера, — приятным голосом осведомился вновь прибывший. Нет, слегка смутившись, ответил Йозеф, г-н Тоблер, к сожалению, в отъезде, а он хоть всего-навсего и служащий, однако ж позволит себе просить гостя войти.
Незнакомец назвал свое имя.
— Ах, это вы, господин Фишер! — воскликнул Йозеф, кланяясь г-ну Иоганнесу Фишеру, и тотчас заметил, что допустил оплошность: поклон вышел немного слишком радостный и оживленный.
Оба — капиталист впереди — прошли в чертежную, где г-н Фишер, озираясь по сторонам с некоторым высокомерием, немедля принялся расспрашивать о технических проблемах.
Прежде всего Йозеф рассказал о часах-рекламе. Достал опытный экземпляр и положил на стол перед гостем (тот по-прежнему внимательно изучал обстановку), попутно разъясняя, какие прибыльные возможности заложены в этой новинке.
Посетитель, слушавший как будто бы с интересом, спросил, разглядывая орлиные крылья часов, не вкралась ли ненароком ошибка в расчеты, касающиеся объема денежных поступлений за рекламу, ведь в подобных случаях частенько так бывает. Кроме того, он хотел бы знать, есть ли уже заявки на рекламу.
Вопросы он задавал спокойно, не спеша. И казалось, даже впал в легкую задумчивость, каковую Йозеф, пожалуй чуть скоропалительно, истолковал в свою пользу.
Йозеф ответил, что указанную сумму едва ли можно считать завышенной, скорее наоборот, и заявок уже довольно много.
— Какова же стоимость часов?
Йозеф с готовностью объяснил, только при этом, сам не зная отчего, чуточку запинался. Он совершенно не представлял себе, что делать дальше, и от смущения потянулся было за успокоительной сигарой, но тут же оставил эту внезапную мысль как неуместную. И покраснел.
— Насколько я понимаю, — проговорил г-н Фишер, — речь идет о как будто бы превосходно спланированном и, на мой взгляд, довольно хорошо обеспеченном начинании. Если позволите, я кое-что запишу.
— Пожалуйста!
Вообще-то Йозеф хотел сказать: разумеется, прошу вас. Но голос и губы не пожелали повиноваться. Почему? От волнения? Как бы там ни было, он явственно ощущал, что уже готов сказать: быть может, сударь, вам будет угодно откушать в саду чашечку кофе?