— Пятый квадрат,— пробасил Цыбуля, бесцеремонно сваливая пассажирку. Повернулся, влез на велосипед и уехал.
Но Гали Лукьяненко и в пятом квадрате не оказалось. Она выполнила норму, ушла домой. Ушла «по семейным обстоятельствам», как сообщили ребята, обступившие Юльку словно по сигналу радио...
Она поблагодарила их, уже без своего неуместного «фэнк ю вэри матч», и покорно поплелась к дому, расспросив дорогу. Она давно забыла обиду на Петра (было бы, нескладёхе, за что обижаться на занятого человека!). Хотела одного: скорее очутиться среди своих.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Семейные обстоятельства... Разные они в жизни бывают. Радостные — реже, неприятные — чаще.
Галюшку замучила совесть. Обругала сестру, гостью, москвичку, модницей и воображалой, до срока убежала на виноградник. А Юлька, поди, мается с перчиками. Без привычки-то каково воду таскать?
Однако, узнав от бабы Кати, что Юлька как шальная тоже убежала куда-то из дома, Галюха и встревожилась и рассердилась. Обследовала несчастный перчик: так и есть, крайние рядки не политы, тянут листья, моля водицы... Нехай! Мать придёт, спросит, она ответит: «Юльке только и делов досталось, всё одно не управилась». Ни вот столечко в хозяйстве не понимает!..
Галя губы совсем стиснула: она, когда сердилась, их очень грозно поджимала. А чёрные глаза, пока допаивала перчики, всё взглядывали на входную дверь, на калитку...
Стук! Явилась.
Юлька была пыльная, измученная, жалкая. Как вошла к себе в комнату, повалилась на кровать и затихла. Галя, пошумев на кухне посудой, будто ненароком заглянула к телевизору.
— Косынка моя тут лежала. Случайно, не видела?
— На.
Юлька выдернула из-под себя мокрый грязный комок.
— Гитара-то криво висит! И шнурок у тебя на кеде лопнул...
Юлька, не оборачиваясь, дёрнула ногой—пыльная полукеда шлёпнулась на пол.
— В четыре пятнадцать футбол передавать будут. «Динамо» — «Спартак». Телевизор включить?
— Не включай,— глухо сказала Юлька.
И села на кровати. Глаза у неё были сухие, недобрые.
— Галя,— проговорила она отчаянным шёпотом.— У меня большая неприятность... Очень! Я бегала к тебе на виноградник. Галя, дай честное слово, что никому не скажешь! Честное пионерское!
Галя оказалась на кровати рядом в ту же секунду. Обхватила Юлькины плечи, стукнула себя в грудь кулаком. И, прильнув худеньким плечом к сестре, стала слушать.
— Шурец! — сказала она грозно, когда Юлька выложила всё.— Ну погоди...
— Галь, почему Пётр не велел никому говорить?
— А вдруг не выйдет ничего? На что раньше времени звонить?
— Ничего, что я тебе сказала? Не будет ругать?
— Тю! От меня и не скрыл бы...
— Да, но куда Шурка мог её спрятать?
— Найдём. Вот что: ты его здесь карауль, я за огородом пошукаю. То-то Оголец глаз не кажет, баба Катя жаловалась. Ничто! Есть захочет, прибежит.
Галя подумала, чёрные брови свела в ниточку.
— Ты, Юлька, тут стой...— показала она за гардероб, как ветер пролетела по комнате, сдёрнула с этажерки вышитую розами скатёрку.— Заглянет — лови! И души без жалости. Я его тебе пригоню! Ну погоди...— Она исчезла.
Юлька повеселела. Сбросив вторую полукеду, босиком прошлёпала к гардеробу, затаилась, в душе не очень-то веря Галиным словам про Огольца.
А тот появился довольно скоро, Юлька ещё не успела соскучиться. Воровато оглянувшись, потоптался у двери, только голову в неё сунул, проверяя, есть ли кто в комнате.
Юлька вообще-то не отличалась ловкостью:, рыхловата была, неповоротлива. Но тут действовала ловко и уверенно. Скатёрка с розами обрушилась-на выгоревшую голову — мальчишка только вскрикнул от неожиданности... Ещё мгновение — он оказался на полу, а Юлька, навалившись, принялась старательно, всерьёз лупить его.
— Пусти...— извиваясь, хрипел Шурец.
— Не пущу. Говори, куда помпу девал!
— Пусти...
— Не пущу. Где помпа?
— Так его!
Ястребом налетела Галя, И быть бы тут если не беде, то неприятностям, когда б не тёти Дусин спокойный голос, произнёсший с порога:
— Драка? Двое на одного? Ай хороши!.. Девчонки мальца подмяли. А ну — брысь по местам! Галина — на кухню. Шурка — во двор. Юлечка, умойся, охолони трошки, в себя приди. Срам, да и только! Школьницы. Пионерки.
Девчонки вскочили с пола. Шурец, обернувшись лисой, шмыгнул прочь. Скатёрку Галя под суровым взглядом матери, старательно стряхивая, постелила на место. Юлька, пышущая жаром, стала «приходить в себя».
Что же теперь оставалось делать? Одно: молча ждать и терпеть.
Сели обедать как положено. Юлька с Галей многозначительно переглядывались: делай, мол, вид, что всё в порядке. Шурец, лицемер и ханжа, с невинным лицом облизывалуюжку.
Разговор шёл про всякое. И про то, что аварию на водохранилище всё не ликвидировали, раз Петруша не едет (ох, что будет, когда приедет! Помпа, помпа...). И про море. И про то, что от Юлькиных папы и мамы письма давно нет... Тут как раз щёлкнула калитка, принесли почту,
Шурец подобострастно приволок газеты, журнал «Крокодил». И ещё притаил что-то за пазухой для Юльки. Да посмел сказать, дерзко глядя в глаза:
— Тебе открытка. Мудрёная. Пляши.
— Как — пляши? — возмутилась Юлька.
— Пляши, пляши! За письма спокон века пляшут. Поглядим на московскую пляску,— вмешался дядя Федя.
— Компот дай доесть человеку.— Тётя Дуся подвинула Юльке стакан, баба Катя сунула маковый коржик.
Юлька пила компот, глазами спрашивая Галю: плясать — нет? Галя хмурилась. Шурец с коварной рожей сосал персиковую косточку, придерживая оттопыренную рубаху.
И вдруг вошёл Пётр. Как же его никто не слышал? Видно, прошёл огородом, оставив в проулке мотоцикл. Обгоревший до черноты, исхудавший, Пётр был похож на бойца с поля битвы.
Тётя Дуся, вскрикнув, по-молодому засуетилась у печки, баба Катя замахала над столом тряпкой. Дядя Федя курил. Шурец сидел, сидел и выпалил.
— Сейчас за письмо плясать будет. Она! — И показал пальцем на Юльку.
— Что? — не понял сперва Пётр.— А-а... Да, может, ещё не умеет — что пристал? Откуда письмо, из Москвы?
Не умеет? Это она не умеет?!
— Спасибо,— сипло сказала Юлька, вставая.— Я сейчас.
Галя проводила сестру беспокойными глазами. Шурец, издеваясь, водил за пазухой открыткой.
Юлька вошла к себе в комнату как в тумане. Ничего-то они с Галкой не успели исправить! Сквозь звон в ушах она слышала, как та подаёт в кухне Петру умыться, звякает ковшом, как плещется вода... Ой, плохо! А тут ещё эта мудрёная открытка — наверно, и правда от мамы с папой, тысячу лет им не писала... И она не знает, чем всё кончится. И надо плясать...
Ну и пускай. Семь бед — один ответ!
Сейчас она спляшет. Потом — хоть голову с плеч. Спляшет свой любимый твист. Дома, в Москве, все говорят, что он ей удаётся замечательно! Московский твист! Или — была не была — шейк, который девчонки из английской школы подсмотрели в каком-то иностранном фильме...
Мысли у Юльки путались, пока она меняла кеды на босоножки — не в кедах же плясать. Волосы причёсывать не стала, пусть будет художественный беспорядок. Как в том кино...
Медленно вышла Юлька в комнату, где сидела за столом семья. Пётр глянул на неё внимательно, с любопытством. Галка — тревожно. Дядя Федя гулко хлопнул в ладоши:
— Плясать так плясать — верно, сын? — и двинул в плечо Петра.— Уж инструмент бы свой прихватила. Подо что же плясать будешь?
— Ты, батя, не понимаешь,— усмехнулся Пётр.— Под гитару самой нельзя. Неудобно.
— А вы музыку в приёмнике пошукайте! — крикнула тётя Дуся. Даже она как будто не рассердилась.
Галина подбежала, включила приёмник. Какое счастье, какая удача! Из Юлькиной головы мигом вылетели все помпы и открытки, когда смелая, задорная, именно джазовая музыка вдруг зазвучала на весь дом. Юлька вышла на середину комнаты...