— Но, пожалуйста!..— И та бойкой рысцой потащила бедарку по шоссе.
Конечно, обидным казалось, что их то и дело обгоняют грузовики, легковые машины, даже черепахи-мотороллеры. Но лошадёнка трюхала и трюхала, сидеть было высоко, удобно, весело — как в цирке. И Юлька осталась бы в восторге от поездки, если бы не одно позорное, по её мнению, происшествие: лошадёнка стала, покрутила хвостом... Запахло свежим навозцем. Иван-Муха же, переждав, невозмутимо повторил своё:
— Но, пожалуйста! — И когда они снова покатили, спросил:—А на что москвичке, извиняюсь, моторный парк треба?
Она ответила с деланным безразличием:
— Механика вызвать надо. Срочно. (Неплохо придумала!)
— О-о... Самого?
— Да. Вы, разумеется, в курсе, что положение на водохранилище остаётся аварийным? С водой.
— Факт, в курсе,— усмехнулся Иван-Муха.— Народ с поливками дюже бедует.
— На днях мы опробовали у себя на участке собственную артезианскую скважину. Необходимо срочно изготовить для помпы... для насоса — вы понимаете?— водофильтрующий клапан. (Это была несусветная чушь, но Юлька говорила с апломбом.)
Иван-Муха выслушал, моргая.
— Вот он, твой парк,— показал он не слишком
почтительно кнутом.— Раз артезианская да ещё собственная — вылазь!
Слева от шоссе, шагах в ста, виднелись длинные навесы. Под ними темнели огромные невиданные машины, сновали люди, гасло и вспыхивало что-то, били металлом о металл. Перед навесами белела в беспощадных солнечных лучах вытоптанная площадка, громоздились горы бетонных плит.
Юлька сползла с бедарки, кивнула не то лошадёнке, не то её хозяину и энергично зашагала к навесу. Очки она, как назло, забыла, а слепящий огонь электросварки заставлял жмурить глаза, перекашивая лицо.
— Деваха, тебе куда? Кого?
Юлька и не заметила, что площадку огораживает проволока между серыми, как на винограднике, столбами, а в просвете стоит будка и возле неё, притулился на скамейке древний старикан в валенках, несмотря на жару.
— Механика... Мне слесаря. В общем, Женю.
— Механика? Того звать Карпенко Сергей Сергеевич. Женька! — заорал старикан пробегавшему к навесу щуплому парнишке с ведром.— Тебя спрашивают.
У парнишки были немыслимой голубизны глаза, льняной чубчик, он был весь яркий, как василёк в пшенице, и ведро с варом или смолой тащил играючи, с припляской.
— На кой? — спросил, улыбаясь, как ясно солнышко.
— Не на кой, а гражданочка молодая.
Юлька растерялась. Что, Пётр смеялся над ней? Она сказала высокомерно:
— Поручение. Вот. Для срочного изготовленья!
Женька поставил ведро, развернул листок, нахмурил белые, как овсяные колоски, брови.
— От Петра, что ль? Его рука.
— От Лукьяненко Петра Фёдоровича!
— Ты ему родня, что ль?
— Это тебя вовсе не касается! — вспылила Юлька.— Да, я ему родная сестра.
— Ладно. Мур-мур... Клапан? Сточим. В обед! Дюйм с четвертью? Так. Шарик? С шарикоподшипника. Есть! Брын-трын...
Приплясывая, Женька схватил ведро, бумажку сунул в нагрудный карман синей ковбоечки, а Юльке приказал:
— Жди здесь. Не. Лучше гуляй. Придёшь через два часа. Без опозданья. В обед выполню. Гуд бай!
— Гуд бай! — машинально повторила Юлька.
Таким манером юный ученик слесарей Женька Румянцев выставил Юльку с территории совхозной машинно-тракторной станции, и вовремя. Потому что от навеса, где стояли, словно готовые к бою, тракторы и бульдозеры с блестящими плугами, вдруг отделилась большущая фигура в комбинезоне, и зычный голос дяди Феди, Фёдора Ивановича, прогремел:
— Племяш, ты-то как сюда попала?
Юлька поспешно сделала вид, что не слышит, и быстренько ретировалась мимо старикана-сторожа.
Гулять два часа... Эх, часов нету! Ан нет, вон они — большие, чёткие, светятся под навесом. Ровно двенадцать. А где гулять? Под жгучим солнцем? Дудки... Домой возвращаться? Только придёшь, и назад...
Юльку осенило. Виноградники, где проверяет филлоксеру Галя, в этой же стороне, близко. Айда туда!
Обычно бывает так: соберутся где-либо девочки и мальчики, девочки держатся своей стайкой, мальчики— своей. Но те и другие чутко прислушиваются друг к другу.
Так было и сейчас.
Наступил обеденный перерыв. Практиканты-школьники, будущие виноградари, потянулись в тенёк— к оставленным велосипедам, к привезённым бидонам с кашей, борщом, молоком. Застучали мисками-ложками, рассаживаясь под загустевшие уже виноградные плети, которые они нынче подвязывали и чеканили. Кто сидя, кто лёжа хлебали борщ, заедая тёплым душистым хлебом — пекарня в совхозе была своя.
В стаю девочек почему-то затесался Цыбуля. Ленивый, он даже на брюхе не захотел переползти к мальчишкам. Девчонки и рады: принялись измываться над ним, швыряли обглодышами, вязали на макушку косынки, брызгали водой... Цыбуле хоть бы что. Сидел и уплетал борщок с салом, шлёпая толстыми губами.
— Глядите, опять идёт,— вдруг пробасил он с набитым ртом.— Москвичка ваша.
Девочки отпрянули. Галя, вместе с подружками терзавшая Цыбулю, что-то быстро-быстро заговорила, указывая на Юльку, бредущую виноградным коридором.
— Юлька-а! — радостно, во весь голос закричала Галюха.— Здесь мы! Сюда иди!
Минуту спустя Цыбуля перекочевал в стан мальчишек, а Юлька сидела на его месте, энергично работая ложкой, раздувая щёки и причмокивая не хуже
своего предшественника. А ещё минут через десять девочки, оттеснив мальчишек и вовсе за соседний ряд виноградника (те, конечно, во все уши слушали, что они там стрекочут), повели Юльку куда-то в неизвестном направлении.
Бригадир Иван-Муха отлучился на часок-другой в контору совхоза за нарядами очень кстати.
Девочки, жужжа, как добрый пчелиный рой, двигались к табачному сараю, темневшему за виноградником. Мальчишки, побросав миски и кружки, крались, разумеется, следом.
Табачный сарай, в котором табаку сейчас никакого не было, представлял из себя большое, манящее прохладой помещение, с утоптанным земляным полом, с прочно устоявшимся, малость кружившим голову запахом прошлогоднего табака, который здесь вязали, готовя к сушке, и с высокой, местами остеклённой, как в оранжерее, крышей. Девчонки втиснулись вместе с Юлькой в сарай, задвинули слегой ворота, и началось следующее: Галя зашептала Юльке что-то в ухо. Юлька поводила глазами, как бы примериваясь. Остальные девочки дружно затрясли кто косами, кто косынкой, кто просто вихрами.
Юлька подумала. С досады щёлкнула пальцами. Эх, гитары нету! Внезапно сделала широкий жест. Девчонки поняли без слов, рассыпались, встали вокруг и замерли в окостеневших позах. Юлька помурлыкала что-то невнятное себе под нос.
Это должно было, видимо, изобразить гитару или подобие отсутствующего джаза. Девчонки молчали, переглядываясь. Одна Галюха, уловив мотив, подхватила его и тут же рассердилась:
— Языки вы проглотили чи що? Подтягивайте! Юлька, валяй снова!
Та уже чётко и громко запела, довольно визгливо правда.
Помедлив, сарай отозвался не очень-то уверенными голосами.
Юлька согнула руку, выставила ногу и задвигала глазами. Девчонки, глаз с неё не спуская, согнули, расслабили руки, приготовились...
— Там-ти-ра-ра-т'ам-уэй-уэй!—пела Юлька. И начала приплясывать.
Девчонки заплясали тоже. Галка с чувством превосходства— второй раз уже! Даже плечиками худыми поигрывала...
А Юлька уже расходилась вовсю, расплясывалась и пела во всё горло. А Галюха тоже расплясывалась и покрикивала на подружек:
— Громче! Руками, руками шибче!.. Нинка, не всклад присела! Верка, правой же ногой! Гляди вни-матель...
Галя не кончила, потому что произошло невероятное. Ужасное.
Остеклённая рама над головами пляшущих с треском лопнула. Сверкая, брызнули осколки... Визжа, бросились плясуньи к спасительным стенам. А большущий серый мешок тяжело плюхнулся сквозь крышу на земляной пол. Плюхнулся, перевернулся, встал на колени, поднял измазанное, перекошенное от испуга толстое лицо и сказал глухо голосом Цыбули: