Сначала мы помпу отнесли к скважине. И установили. Втроём. Шурке Пётр велел караулить на огороде и кричать, когда польётся вода. Мамочка и папочка! Тётя Дуся, дядя Федя и баба Катя очень убивались, что в огороде всё погорит, потому что воды нема. Разве с кринички натаскаешься? А мы все стоим, как на параде. Пётр сказал: «Юля, включай!» Я щёлкнула. Даже опомниться не успели, помпочка как завоет, только не по-страшному, а по-здоровому. И Шурец орёт как сумасшедший: «Пошла! Пошла»...
Больше не могу писать, Галя зовёт. Вдруг опять что-нибудь с помпой случилось? Завтра допишу.
Юля».
Юлька не дописала письма и завтра. Послала его так, как есть.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Запылённый голубой автобус остановился у развилки шоссе и виноградного столбика с надписью: «Изюмовка».
Автобус был не местный, а рейсовый, линялые занавески порхали в окнах. Из двери вышли две пассажирки, явные курортницы: одна толстая, с красным зонтиком, в платье с громадными оранжевыми цветами; вторая худущая, седоволосая, в сарафане-раз-махайке и широкополой шляпе с кисточками. У толстухи висела на руке сумка-саквояж, у худущей ничего не висело.
Народу на остановке не было. Солнце щедро поливало жаром. Против шоссе, у длинного белого строения без окон, играли в городки ребятишки. Какие это были городки! Просто чурбаки с кривыми палками... Однако ребята играли азартно, со смаком, стреляли чурбаками звонко, даже на шоссе отдавалось.
Пассажирки, переждав несущиеся грузовики, пересекли шоссе, и толстуха спросила мальчонку, целящегося биткой в «бабушку в окошке»:
— Ты, случайно, не знаешь, где в вашей деревне находится дом Лукояненко или Луконенко?
— Лукьяненко? Это которых? — Битка звонко выбила «бабку».— Тётки Марьи? Хромого Николая?
— У которых живёт московская девочка. Лет тринадцати.
— А-а, Помпа!
— Что? — не поняла толстуха.
— Вам Помпу?
— Какую помпу? Девочку зовут Юля!
— Ступайте огородами, сельмаг пройдёте, ихний дом с антенной. Шуре-ец! — завопил мальчонка.— Твою спрашивают!
— Помпу,—подтвердил второй игрок, целясь биткой.
За стеной, где падала косая тень, на земле лежал, оказывается, ещё игрок. Он вскочил, подбежал, уставился на толстуху.
— Вы из Москвы, что ль, тоже? Здравствуйте.
— Здравствуй, дружок. Из Москвы, что ль,— ответила худая приезжая, с интересом изучая спалённое солнцем лицо Шурца.
— Витька, Солома, за мной! — распорядился тот.
Городки были брошены к стене. Трое поводырей
двинулись было к дороге, что вилась среди огородов с побуревшей картошкой и высоченным цветущим луком, но Шурец крикнул:
— Обождите маленько! — вернулся к белому строению, проворно влез на лестницу под крышу и заорал: — Г алина!
Дверь белого строения распахнулась. Появилась тоненькая смуглая девочка. Обеими руками она обнимала большую охапку зелёных веток и выглядывала из них, как из кустарника.
— Чего шумишь?
— Юльку-Помпу гражданки шукают.
— Ну и веди. У меня черви проснулись голодные!
Дверь захлопнулась.
— Любопытно,— сказала худая приезжая, когда все зашагали под нестерпимым солнцем дальше. — Черви проснулись, да ещё голодные. А почему вы так странно зовёте свою родственницу — Помпа?
Мальчишки переглянулись и захихикали. Толстуха дышала шумно, зонтик над её головой раскачивался, как воздушный шар.
— Нет. Мне здесь не нравится абсолютно,— сказала она, утирая платком мокрый лоб и губы с расползшейся помадой.— Самая обычная деревня. Далеко от моря. Вряд ли имеется комфорт. Ни курортников, да и вообще людей не видно...
Перед ними лежала пустая, тихая деревенская улица. Зной иссушил её. Ни одно деревце не шевелило сонной листвой, ни акации, ни тополя у оград и ослепительно белых или голубых от синьки домов. Ни одного жителя не было даже вдали, лишь жёлтое облако таяло за проехавшей машиной, да куры купались в пыли, да у водопроводной колонки с недовольным писком бродили в поисках лужи встревоженные утки.
— А мне как раз нравится. Люблю тишину и покой,— сказала худущая.— Сиреневые горы на горизонте очень колоритны. И эти белые мазанки с красными крышами... Так вы мне не ответили: почему же зовёте девочку Помпой?
Мальчишки опять захихикали.
— Во наша хата! — сказал Шурец, ткнув пальцем на дом с палисадником, над которым, словно тушью по синему небу выведенная, торчала высоченная антенна.
— Ах, значит, это твой дом! — обрадовалась толстуха.— А твои родители, надеюсь, дома? О, на работе? Даже в воскресенье? Но правда, что у вас есть прекрасные свободные комнаты? И что держите свою корову, поросят? И машина есть, чтобы возить жильцов к морю?
Шурец посмотрел на толстуху с удивлением, брыкнул ногой и помчался к воротам. Товарищи его поот* стали.
— Дали маху, кажется,— сказала толстуха, бурно дыша.— Я всю жизнь слишком доверчива...
А худущая повторила:
— Нет, по-моему, совсем неплохо.
«Гражданки» проследовали к воротам, вошли в
калитку. За оградой был дом как дом. Приземистый, с низкими окнами, с небольшой выбеленной терраской. И сад как сад. Вишни торчат строем, ягоды уже наливаются краснотой. Низкорослые кривые яблоньки, побелённые снизу... Груши свесили помертвелые листья. Под деревьями густо засажено картошкой. Кучи песка, торфа, заботливо покрытого соломой навоза... Дорожка усыпана щебнем, хрустит под ногами. А бани никакой не видно. И душа, и колодца... Не говоря о гараже. Дали маху, словом! Цветочки жалкие под окнами — ноготки, цинии. Розы, правда, есть, так себе, жёлтенькие... Промахнулись!..
* * *
Ещё задолго до того, как из скважины с помощью многострадальной помпы забила наконец долгожданная вода, соседские ребятишки окрестили Юльку Помпой. И за дело.
Во-первых, Юлька с горделивым хвастовством разнесла по соседям:
— У нас на усадьбе скоро заработает собственная помпа, будет качать воду из собственной скважины.
Во-вторых, не замедлила сообщить, что это именно она отправила в столицу «на консультацию» схему установки помпы для высылки очень важной детали, без которой помпа — ничто.
В-третьих, разгласила, что только ей, Юльке, доверит Пётр включать и выключать помпу, следить, чтобы не перегрелась,— словом, руководить поливкой.
Короче, Юлька так распетушилась, так много и с таким чувством превосходства рассказывала встреч-ным-поперечным о себе и о помпе, что соседские ребята и окрестили её так. А давно известно, меткие прозвища прилипают прочно.
Пётр почти безвыходно помогал исправлять аварию на водохранилище; тётя Дуся с утра до ночи, даже в воскресенье, опыляла виноградники; дядя Федя с бригадой трактористов тоже с утра до ночи вспахивал каменистую землю под новые виноградники; Галюшку в числе школьников-активистов «бросили» на шелкопряда... Самой работоспособной на усадьбе Лукьяненок оставалась Юлька. Старенькая баба Катя и малолетний Шурец разве шли в счёт?
На следующее утро после запуска помпы Пётр сказал:
— Сестрёнка! На тебя одну надежда. Сегодня будешь наш огород поливать. А уж дальше... Справишься? Вот тебе часы.— Он надел на Юлькину руку свои, большие, с широким ремнём.— Время засекай. Перцы нехай по колено в боде плавают, под каждый рядок минут десять лей. Под огурцы тоже. Шурца на помощь, гоняй его без жалости. Словом, действуй пока у нас на усадьбе самостоятельно. Кстати и помпу проверим! Но попусту воду не трать, она на вес золота...