Тётя Дуся, дядя Федя, Галка, Пётр скоро разо-
шлись по делам. И Юлька оказалась в первый же день полновластной владычицей воды.
Попусту воду не тратить? Да она и не будет попусту! Готова весь огород, весь сад залить, лишь бы отличиться... >
— Юлька! К тебе из Москвы приехали!..
— Из Москвы? Ко мне?
— Ага. Две.
— Не ври, пожалуйста.
— Я не вру! Тётки. Одна — во. Другая — как цапля.
Шурец, держи шланг. Где они?
— Возле кучи навозной.
— Под перчики надо ещё семь с половиной минут, я время засекла. Дам знак — переложишь под помидоры.
— Дай часы — переложу!
— Анчибола, выполняй!
— Есть выполнять. Помпа аме...
— Сам дурак.
Юлька развернулась, хотела влепить ему затрещину, но юркий Шурец вильнул за яблоню. Вот, яви-лись-таки!.. Принесла нелёгкая, да ещё в такой день. Дура, дура, наболтала тогда на пляже...
Всё же не спеша, стараясь побороть волнение, Юлька пошла к дому. Кошмар, на что похожа! Сарафан вымок, «редькин хвост» болтается на тесёмке, ленты растеряла, на босоножках по сто кило глины, руки — страшно смотреть.
Однако встретила она москвичек с отменным достоинством:
— Здравствуйте, Очень рада. Извините меня, я в таком виде... Поливкой огорода и сада руковожу— понимаете? Садитесь, пожалуйста! (Хотя, кроме навозной кучи, вблизи ничего не было.) — И обернувшись:— Баба Катя, будьте так любезны, дайте ряженки или молока. Ко мне из Москвы гости!
Услыхала баба Катя просьбу, нет ли — неизвестно. Юлька провела под малый орех толстуху с приятельницей. (Вовсе та была не приятельницей! Просто случайно поселились в городе у моря под одной крышей, где в комнатушках и коридорчиках было битком набито курортников.) Под орехом стоял стол с выгоревшей добела клеёнкой и две врытые в землю скамейки.
— И здесь недурно! Недурственно,— как бы про себя заметила худая гостья.— Какой необыкновенной мощи ствол! — Она с восхищением погладила его.
— У нас ещё больше орех есть. Там, внизу! — Юлька помахала рукой.
Толстуха лишь отдувалась, работая платком.
— Холодного бы... выпить... неплохо...— пропыхтела она.
— Сейчас принесу! Ив ю плиз — одну минутку... (Хоть предлог нашёлся увильнуть, привести себя в порядок!)
Пошептавшись в доме с бабой Катей, Юлька отправила старушку под орех с кринкой и стаканами, сама бросилась переодеваться. Вернулась она уже в бриджах, в кофточке, с причёсанным «хвостом». Села на скамейку в непринуждённой позе, нога на ногу. Гостьи с удовольствием пили молоко.
— Чудесно,— сказала худая.— Точно в другой климат из жары попали! Такая прохлада! Тень и пятна, пятна света... А что это у вас гудит?
— Помпа,— любезно пояснила Юлька.— Работает.
— О, помпа? Как же она работает?
— Нормально. Одно ведро наливается за пятнадцать секунд. Следовательно, двадцать вёдер составит триста секунд, делим на шестьдесят, получается пять ми... Ах, извините! Я же засекла время... Александр!— завопила Юлька, вскакивая.— Перекладывай, пора!..
— Переложил давно-о! — донеслось из глубины сада.
Шурец, разумеется, бессовестно врал: в эту самую минуту, прижав пальцем струю, он окатывал себя прохладными брызгами, повизгивая от удовольствия.
— Занятно,— улыбнулась худая москвичка.— Это кто же там, твой помощник?
— Да. Но разве он...
— А можно пройтись по саду? И посмотреть вашу помпу?
— Ив ю плиз...
Знают ли приезжие гостьи по-английски?
Худая усмехнулась. Толстуха проговорила:
— Я лучше здесь в тени посижу,— и налила второй стакан молока.
Юлька повела любопытную гостью по усадьбе вниз. Дорогой вздыхала, как это нередко делала дома, в Москве, мама:
— Ах, столько забот! Вся усадьба — на мне. В смысле поливки. Усадьба — двадцать две сотки. Сотка — ноль-ноль одна сотая гектара. Гектар — сто на сто метров...
— И всё ты одна? Успеваешь?
Юлька скромно потупилась, но вдруг сделала страшные глаза:
— Шурка! Опять купался? Морока мне с тобой!..
Мокрый, сияющий, облепленный трусами и майкой, Шурец шмыгнул со шлангом за вишню. Спустились к скважине. Юлька сделала вид, что решает очень важное: хмурила брови, слушала, спустилась по лесенке в колодец (Пётр приделал к стене маленькую, в три ступеньки, лестницу), потрогала мерно гудящую помпочку. И, словно сочтя возможным, отставив при этом мизинец со сломанным чёрным ногтем, выключила её. Щёлк!
— Эгей! Воды нема!..— почти сразу донёсся ответный вопль Шурца.
— Боюсь, перегреется,— не реагируя на вопль и
вылезая наверх, сказала Юлька.— Объявляю перерыв.
Гостья слушала и смотрела на всё с большим интересом. Вдруг попросила:
— Знаешь что? Постой вот так несколько минут— хорошо? Можешь? Я сделаю набросок...
Она вытащила из кармана блокнот, карандаш и принялась быстро черкать в нём что-то.
— А вы... Вы кто, писатель? Художница? — просияла Юлька, на всякий случай выпячивая грудь и отставив ногу.
— Ну вот, так я и знала... Стой просто, свободно!
— А мне можно посмотреть?
— Да не на что пока. Моментальный набросок...— Едва уловимыми движениями гостья трогала, тушевала что-то, изредка цепко взглядывая на Юльку.— Так... Так... Скажи, тебя прозвали в деревне Помпой из-за неё? (Она показала карандашом.)
— Не считаю нужным обращать внимание на глупые детские выходки,— отчеканила Юлька.
— Ого! Да ты, оказывается, с норовом...
122
Гостья скинула шляпу. Тряхнула седой, коротко остриженной головой, обвела прищуренными, вовсе не старыми глазами долинку за плетнём, почти пересохший ручей с плавающими утками, блестящий глазок кринички за ним, ближние холмы в рыжеватых зарослях шиповника и дальние горы в синем мареве...
— Знаешь что? Мне здесь у вас определённо нравится. Гораздо больше, чем в городе среди асфальта,— сказала она.— Как ты думаешь, нельзя ли будет снять в вашем доме комнату?
— Снять? Комнату? — машинально повторила Юлька. Она растерялась, но только на мгновение: вдруг сразу припомнились брошенные когда-то тётей Дусей слова: «Дом большой, хоть жильцов сели». А что, если?..— Безусловно,— довольно уверенно проговорила Юлька. Она и выражения такого никогда в жизни не употребляла, но отступать было уже поздно.
— Отлично. Цена не имеет значения, было бы тихо и чисто. Жаль, что твоих дяди с тётей нет. Они будут согласны, ты в этом уверена?
— Безусловно,—как заводная, повторила Юлька.
— Тогда я сделаю так: сегодня вернусь со своей компаньонкой в город, а на той неделе переберусь в Изюмовку. В крайнем случае, найду ещё где-нибудь... Вещей у меня мало. А на комнату можно будет сейчас взглянуть?
— Безусловно,— уже автоматически сказала Юлька.
Деревянными ногами прошествовала она с приезжей гостьей обратно по усадьбе, дорогой отдав Шурке приказ о перерыве поливки. Оттуда — в дом.
Баба Катя не без тревоги и удивления смотрела, как Юлька показывает зачем-то гостям хату, свою
комнату, с несколько смущённым, но деловым нцрм тренькает на гитаре...
Потом обе москвички, с Юлькой во главе, прошли к калитке. Шурец догнал Юльку, та сунула ему под
нос часы:
— Тридцать минут. До полного охлаждения.
Баба Катя проковыляла к калитке. Внимательно следила, как трое идут по дороге к автобусной остановке.
В саду и на огороде было тихо — помпа молчала. Неистово щебетали в черешнях, абрикосах и сливах обжоры скворцы. Шурец, словно солнце и не палило вовсю, подбрасывал босой ступнёй сам в себя камень, ловил его, кидал снова и распевал лихую бессмысленную песню: