Эх, вода, вода, водичка,
Ой, холодная водя!
Юлька-Помпа, командирша
Провалилась б ты куда...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— Уй-уй-уй!..— простонала Галюха. - Наделала ты делов...
— А что? Ничего особенного.
— Мама с батей отродясь комнат чужим не сдавали! И задаток приняла?
— Как — задаток? Какой? Зачем?
— Деньги брала?
Девочки сидели на громадной куче свежесрезанных веток шелковицы, привезённых грузовиком и сваленных под навес возле сарая с червями — тутовым шелкопрядом, на которых «бросили» Галию. Червями гусениц шелкопряда и Изюмовке называли для краткости.
— Брала, спрашиваю, деньги, горе моё?
Сильной смуглой рукой Галя привычно и быстро отбирала ветки, а сама глаза-черносливины таращила на Юльку всё больше.
— Она сказала: «Ценя меня нс интересует». Можно даже хоть... сто рублей запросить. Подумаешь! Говорила: «Мне здесь очень, очень нравится...»
- С ума сошла! Кто ж такие деньги за комнату дерет?
- Я не деру, она сама предлагает! Ну, восемьдесят пять. Хотя бы помпу окупить - понимаешь?
Водой же будет пользоваться?
- С ума сошла! Водой пользоваться... Какую же комнату показывала? Боковушку? Залу?
- Просто дом показала и всё. Мою прекрасно можно отдать! А я с тобой на раскладушке, на сеннике... Где угодно!
- А когда переехать сулилась?
— Сказала, на той неделе.
— Уй-уй-уй!..— снова застонала Галюха.
Юлька молчала. Даже отсюда, из-под навеса, было слышно, как за стенкой шуршат черви. Обедают. Лопают эту самую шелковицу, будь они неладны. Шесть суток подряд лопают, сутки спят... Тёплый, парной воздух струился из приоткрытой двери, черви жили в чудовищной жаре и влажности.
Галя подцепила большую охапку веток. Глядя из-за них на Юльку, прошептала:
— Ступай, я ещё не скоро. Покормлю — за свежими ветками поедем. Чего ж теперь делать? У Жанны, может, спросить? Она одна в двух комнатах возле медпункта живёт. Чи у бабушки Авдотьи?
— Зачем это у Жанны? Вот ещё! И потом, она ведь ХУДОЖНИЦА. Всех же нас перерисует! Меня сразу, мой личный портрет сделала. Моментальный набросок. Представляешь? Петра, например, цветными краска-ми в очках возле мотоцикла! Или нас с тобой... В обнимку! Дядю Федю и тётей Дусей. Бабу Катю.
— Дядя Федя с тётей Дусей тебя разрисуют...
Зелёные ветки с Галюхой внутри исчезли за дверью. Юльки брезгливо съёжилась: к её ноге по земляному полу подбирался противный белый, в зазубринках, червяк, вроде голой гусеницы. Он выгибался, складывался.
—- Топнуть ногой, раздавить его...
— Да ты что? Нельзя! — Галя высунулась, бережно подцепила червя веткой, утащила в сарай.
Так же брезгливо кривя губы, Юлька встала.
С минуту смотрела на ползавших за остеклённой стеной по листьям и между ними безобразных гусениц — некоторые уже заматывались в коконы — и вышла на солнце.
Вот тебе и награда за старание! Думала — удивит Галю. Думала — похвалу от дяди с тёткой заработает. Пользу ведь хотела принести! Сама согласна спать хоть в сарае. Пётр спит же на раскладушке под вишней? И она может, например, под орехом. Даже очень хорошо! Ночи тёплые. Чёрное звёздное небо. Всходит бледный таинственный лунный серп... Юлька, Юлька, сумасбродка ты бестолковая! Что натворила?
Полчаса назад всё было как будто превосходно. Юлька командовала помпой, Шуркой, приезжими москвичками, домом — целым миром.
А сейчас, сумрачная, еле плелась пыльной дорогой. Вошла в сад, где ждал Шурец с поливкой. Да провались она сквозь землю, эта поливка! Куда как интересно — льёшь и льёшь без конца воду из грязного, тяжёлом, скользит шланга под ненасытные перцы с огурцами, ворочаешься по колено в грязи.
А зачем? Дли иго, что ли, приезжала? Хорош курорт!..
Всё-таки, взглянув на часы Петра, уютно и прочно обнимавшие руку, Юлька опомнилась. Хозяйственно окликнула Шурца, беззастенчиво валявшегося на раскладушке под старой вишней:
— Перерыв окончен. Начинаем,— и пошла деловой, скрывавшей замешательство походочкой снова включать свою знаменитую помпу.
Да, помпа очень быстро стала если не знаменитой, то известной уже почти всем соседям Лукьяне-нок!
Потому что засуха — жестокий, неумолимый враг. Особенно когда чёрные водопроводные колонки, по которым драгоценную влагу гонят в деревню с водохранилища, стоят на улице чуть не полные сутки мёртвыми и лишь на час-другой оживают, собирая вокруг себя длинные очереди с вёдрами, лейками, бидонами.
Ручей пересох. Криничка хоть и бьёт исправно из-под скалы, да возле неё тоже весь день, с утра до тем* ноты, народ: утром ребятишки, к вечеру взрослые, вернувшиеся с полей, с виноградников...
А небо синее, безжалостное. Ни облака, ни тучки. Солнце жжёт, как огненный шар, истомлённую землю. Трещины рвут, кромсают её всё глубже. Свёртывается в садах поблёкшая листва. И нет надежды на
дождь, на грозу —июнь такой выдался! В Изюмовке стар и мал знают: появится на горизонте лёгкое облачко, начнёт расти, глядишь, уже словно стадо белоснежных овечек на бирюзовом поле... Но если эти облака с моря, а не из-за гор, дождя не будет!
Горы тонут в сиянии, и небо за ними чистое-чистое, с утра нежно-розовое, позже голубое, или густо-синее, или золотое от солнца, а к закату — сиреневое, оранжевое, красноватое, предвещающее ветер, но не дождь. Нет, не дождь!
Где ж её взять, воду? Уровень водохранилища стремительно падает, нет ему пополнения. Надо беречь, надо рассчитывать каждый кубометр...
Воды, воды, воды! Пить хочет нагревшаяся земля, пить хочет!..
* * *
— Юлька, вы огород уже полили?
— Я полила. Теперь сад начну поливать.
— Сад? Юля, когда кончишь, дашь огурцы трошки напоить, а?
— У нас же сад очень большой! Абрикосы ждут. И персики. И малина.
— Абрикосы ведь бесполивные!
— А у нас поливные. Мне Пётр ничего не говорил... И не велел никому воду давать!
Две соседские девочки-двойняшки, Клаша и Маша, старательно, с натугой волокут с кринички вёдра к своему дому. А к дому прямиком не пройдёшь — он на той стороне улицы,— надо проулком, в обход, далеконько. Клаша и Маша девочки деликатные: нет чтобы попроситься пройти через Юлькину усадьбу.
Сёстры одинакового роста, носят одинаковые
платья, волосы вяжут одинаковыми крендельками. Юльке, сидящей на кирпичном бортике скважины, издали кажется: это у неё, наверно, в глазах от переутомления сдвоилось. Ах, ах, уморилась, бедняжка, из сил выбилась! Говорил же ей Пётр: «На одну тебя теперь надежда», А самое главное: «Вода для НАС — драгоценность!»
— Юлечка, никак, сад поливаешь?
— Угу.
— Жарко, мочи нет!
— Жарковато.
— Галина-то где?
— На червях.
— Юлька, вечером, как управишься, за наш плетень шлангу протянешь? Я хоть бы десяток вёдер на помидорки слила.
—- Мне Пётр велел... под каждый персик двести вёдер дать! Двести вёдер по пятнадцать секунд получается триста, то есть три тысячи, делим на шестьдесят...— Результат Юлька проглатывает.— Всю ночь буду лить.
— А спать когда?
— Успею и поспать. Помпа работает бесперебойно.
— Энергию, может, жалеешь, говори уж прямо!
— Как — энергию? Нам самим вода нужна! Пётр говорил, на меня вся надежда, а вода — золото. И никому не велел...
— Помпа ты и есть...
Последние слова сказаны за плетнём довольно громко, и рассерженная Юлька посылает вдогонку
соседской девочке, которая несёт с кринички коромысло с двумя вёдрами, а третье в руке:
— Мне ещё крыжовник Петруша велел поливать — слышишь?
— Крыжовник без воды проживёт. Не мог тебе такого Пётр велеть!—доносится в ответ.
— Юля, Юлька, ой как складно помпа поёт! Юля, вот если бы на ваши шланги наши нацепить, ох, и мой огород полили бы! Юлечка, а?