— Ты о чём опять? — как всегда бесшумно появляясь в комнате, спросила баба Катя.
— Баба Катя,— Юлькин ответ звучал невнятно, как у тяжело больной,—мне кажется... я боюсь... У меня, наверно, высокая температура! Баба Катя, а вдруг я навсегда останусь такой? Я заболела?. Я умираю?
Вылетело же именно это слово! Ещё недавно Юлька сама, без притворства, готова была утопиться. А сейчас испугалась, что так и останется прыщавой уродиной...
— Кажи-ко! Сюда поди.— Баба Катя села у окна, Юльку поставила перед собой, стала поворачивать осматривать.
— Горишь?
— Горю. У меня, наверно, температура больше сорока,— шептала Юлька.— Пусть Шурец сам... для соседей помпу включает... Я не могу... И чешется безумно...
— Да уж куда тебе. Ляжь в постелю, разденься. Ах ты беда!..— И тихо в Юлькино пылающее ухо: — Купанье ночное кому же на Пользу? То-то и оно...
Баба Катя так же бесшумно вышла. Юлька доплелась, допятилась до кровати, откинула простыню, охая и стеная, влезла под неё и разметалась, готовясь к худшему.
Волдыри росли, жгли, горели и кусались.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Оставим на время Юльку с её волдырями в покое. Надоела, признаться. И обратимся к Гале, вернёмся назад.
Почему же Галюха повела себя с отыскавшейся сестрой так странно, почти враждебно, но и смущённо? О чём думала, что переживала в глубине своего горячего, чуткого и сдержанного сердца?
Что оно было горячим — за это можно поручиться. Чутким — тоже. А сдержанным оно было потому, что Галка всё время была занята делом, не то что Юлька-зазнайка. Разным делом, без которого в деревне не проживёшь: работой, хозяйством, бесконечными заботами по дому... Шутка ли — и хату вымой, и двор вымети, кабанчику поесть снеси, гусей выгони да ещё травы им, зобастым, нарви. А тут куры квохчут, и огород полоть надо. Сорняку ведь засуха нипочём!
Но вот если бы разложить по порядку всё, что перечувствовала и передумала Галюха до приезда и с приездом сестры-москвички, получилась бы примерно такая картина.
До приезда. Волнение и смутная гордость. Как же, объявилась родственница, да ещё из столицы! Какова она? Кем себя покажет, приехав к ним, в неизвестную Изюмовку? Самой бы ей, Галке, в грязь лицом не ударить... Хоть и повидала кой-чего, пока
ездила с батей и мамой по стройкам, а всё равно тревожно.
После приезда. Гостья — так себе. Вроде больше про свои достижения, английскую школу, гитару да моды болтает, а на их будничную жизнь с презрением поглядывает. Нет, что-то не по душе! Задавала порядочная...
Позже. А в общем, ничего. Случилась неприятность— к ней, Галке, прибежала поделиться, «в жилетку пореветь», как говаривала тётя Дуся...
Своя, значит, всё-таки. Родная. Кровная! В обиду её нельзя давать. А полюбить — можно, хоть сперва и скрытно. Подружкой может стать настоящей! Затаённые мысли бы ей поверять, помечтать, поделиться...
Тут, правда, в отношении Гали к Юльке очень скоро, почти с первого дня приезда, вклинилось совершенно новое чувство — ревность. Галя считала так: если подружки, то одна другой всё должна открывать. Без утайки, до донышка! Если подружки, то уж безразлучные! А в Юльке она очень быстро приметила тщательно скрываемое восхищение старшим братом, Петром. И заревновала. То ли Юльку к нему, то ли его к ней. Словом, раздвоилась. Смеет ли Юлька относиться так к Петру? Ведь только ей, Галке, дозволено следить за ним, жить его интересами, помогать, слушаться с первого слова... А с другой стороны, разве это восхищение зазорно? Что там Юлька! И Жанна расцветает, завидя Петрушу!
Галя очень гордилась любовью молоденькой красавицы фельдшерицы к своему брату. Особенно сейчас. Потому что в тот вечер, накануне ночного Юлькиного побега, в семье Лукьяненок произошло ещё одно важное событие... Но о нём — позже.
А пока снова о Юльке.
Раз уж она лучшая Галина подружка, раз они душа в душу, и стихи заветные вместе читали, и помпу разыскивали, а после ставили, и твисту её Юлька учила— раз так, чем же объяснить, что Юлька одна ночью удрала на водохранилище купаться? Какое там купанье! Не верила в него Галюха ни вот на столечко... Были тут, конечно, ещё причины. Не только то, что Пётр разнёс Юльку в пух и прах. Справедливо разнёс — чего уж там!.. Так почему же она не разбудила ночью, не подошла? Галя-то ведь за Юльку страдала, пока не заснула от усталости каменным, мёртвым сном! Галя-то ведь ждала, что Юлька поделится с ней своими мыслями, горем, переживаниями как с НАСТОЯЩИМ ДРУГОМ. И вдруг утром, открыв глаза, узнала от встревоженных родителей, что Юлька взяла и куда-то сбежала!
К тому же Галюху грызла совесть. Выдала ведь она сестру в то утро! Предательницей стала, вот кем... Взбудораженная Юлькиным исчезновением, когда мать с отцом и бабушка строили догадки, Галя, не выдержав, сказала:
— Может, она ещё знаете с чего убежала? Комнату у нас в доме приезжей курортнице посулила сдать! Да, да, той, что открытку присылала. Теперь, может, испугалась да и...
— Как это — сдать? — не поняла тётя Дуся.— Зачем? Кто просил? Ох безобразница, управы на неё нету. А ну выкладывай всё начистоту!..
Галя и выложила, проклиная свой язык, путаясь и вспоминая Юлькины слова у сарая с червями. Мать с отцом только гневно переглядывались. Баба Катя молчаливым присутствием как бы подтверждала сказанное.
— Ладно. Как в доме самовольничать — об этом мы с ней ещё особо потолкуем,— решила расстроенная тётя Дуся.— А сейчас шукайте мне её хоть под землёй!
Не медля больше ни минуты, Галка бросилась «шукать».
Не вслед за умчавшимся в город Петром, а в противоположную сторону. Что, если Юлька подалась в горы, к Агармышу? Босая, растрёпанная, бежала Га-люха по тропке среди валунов. Ежевика и шиповник хватали её колючками, мелкие камни сыпались из-под ног.
— Юлька! Юлька-а!..
Звонкий голос эхом раздавался вокруг. Перевела Галя дух лишь на гребне высокого холма. Нету! Нигде. Не мелькнули вдали знакомый сарафан или бриджи, не принёс ветер ответного: «Здесь я, Галюшка!»
Справа в долине притулилась под красной крышей молочная ферма. Дальше — птичья; возле неё словно снегу насыпано — бродят куры с утками. Выше Юлька не побежала бы! Там — лес, настоящий, непролазный лес, в каком партизанили наши во время войны. А если побежала? Нет, она же трусиха...
— Юлька! Сестричка! Милка-а!..
По-прежнему тихо, пусто. Бычков с фермы пастись
выгоняют, карабкаются из-за ограды по склону... И вдруг Галя замерла, пристально вглядываясь в подёрнутую синей дымкой, такую знакомую, открывшуюся сверху даль.
С гребня отлично, как на ладони, видна была вся Изюмовка: вон начальная школа, клуб, медпункт, магазин... А вон — шоссе. Шмыгая, бегут по нему бесконечные грузовики и автобусы... Но кто же это небольшой, проворный пристроился позади автобуса и катит, катит к их Изюмовке? Чёрные, зоркие Галины глаза были не хуже бинокля! Да, точно, мотоцикл. Голубой мотоцикл! Она разглядела даже водителя, Петра. И на заднем сиденье прилепившуюся девчонку, Юльку...
Катят! Едут! Только не со стороны города. Откуда же? Где подобрал Юльку Пётр? Значит, теперь всё в порядке? Они возвращаются, Юлька нашлась. Значит, всё уже хорошо? Нет, не всё в порядке. Не всё пока хорошо. И новая волна тревоги за взбалмошную Юльку омрачила Галюшку...
Постёгивая себя сорванным прутиком, стала спускаться она с горы к дому. А сама всё вспоминала, перебирала в памяти то, что произошло вчера поздно вечером, когда Юлька, разозлившись на справедливый разнос, уже удалилась в гордом одиночестве из-под малого ореха под большой. Вспоминала событие огромного значения и важности, само по себе радостное, если бы не наполнило оно доброе Галкино сердце новым беспокойством за сестру.