Зигзагами, спасаясь от колючек, неслась Юлька среди стада молоденьких жующих бычков, карабкавшихся по склону, а пастух, щёлкая кнутом, собирал их.
Так, с белыми от страха глазами, она и вылетела на Галю, уверенно поднимавшуюся в гору.
— Ты чего? Что с тобой? Напугал кто?
— Там!.. Они!..
— Зачем из дома убежала? Ищи тебя... Петруша скважину старую вскрывает, дел по горло.
— Галь, я же для него как раз хотела! В пещеру... Водопровод старый. Вон там капает немножко!
— Тю, капает. В криничку льётся, толку что. Настоящие пещеры разве здесь? Через лес идти надо часа два. Здесь разве пещеры? Так, дыры... Съели тебя бычки чи що?
— Бычки? Они... они бодаются. И... царапаются.
— У них и рог-то нема, не выросли. Морока нам с тобой. Куда лопату дела? Верёвку от белья брала?
— Там... всё.
Галя проворно шмыгнула в кусты, вернулась, неся верёвку с лопатой и фонарик.
— Пошли. Мама с батей ругаются: не спросившись, не поевши, ушла.
Странно: слова «кто-то тебя ругает» всегда всё ставят на место. Юлька отдышалась, вытерла лоб. Девочки стали быстро спускаться к своей усадьбе.
Закраснели черепитчатые крыши. Над усадьбами вьются дымки — хозяйки затопляют летние кухни. Вот и оба ореха Лукьяненок уже видны, у шелковицы кружат ненасытные скворцы. А бычки внизу, такие безобидные, ползают среди валунов, выискивая молодую траву, и пастух бродит с ними.
Галя с Юлькой миновали скважину. Сейчас возле неё только песок желтел да кирпич битый краснел. Народу никого не было: Пётр ушёл завтракать, ребята разбежались.
* * *
— Значит, всё: уйдёшь из дома без спроса — сразу тебя к отцу с матерью! И кончен разговор.
Дядя Федя смотрит на тётю Дусю с восхищением.
Семья сидит за столом. Стол заставлен творогом, сметаной, дымящейся картошкой, вяленой рыбой — ешь не хочу! Сидят по чинам. Баба Катя под календарём с расписной картинкой из «Огонька»; дядя Федя и тётя Дуся — друг против друга; Галина с Юлькой, умытой, причёсанной и красной как свёкла, рядышком; Пётр и Шурец — на той стороне.
— Вы уж, мамочка, не вините её больше,—подаёт голос Пётр, не без ехидства впрочем.— Для пользы старалась. Хоть и невпопад. Дайте срок, настоящим делом займётся.
Юлька поднимает на него благодарные глаза.
— Скушай, доня, яичко,— говорит баба Катя,— Такого в Москве не найдёшь. Прямо из-под несушки...
Шурец пристроил на блюдце солёный помидор и нацелился вилкой, чтобы сок брызнул на Юльку. Тётя Дуся, разгадав манёвр, щёлкает сына по макушке чайной ложкой;
— Поел, спасибо говори и марш из-за стола! Морока мне с вами...
Вот откуда у Галки это словечко!
Пётр встаёт тоже. Но дядя Федя после еды любиг поговорить. Движением руки усаживает старшего сына; подмигнув, обращается к Юльке:
— Ну ладно. Что по оврагам с утра побегала — аппетиу нагуляла. А вот теперь ты мне ответь. Школу, к примеру, техникум либо институт кончишь, приедешь к нам в совхоз ребят учить?
— Ни за что.— Юлька краснеет от решительности.
— Отчего же? У нас хорошо!
— Чтобы стать педагогом, надо иметь прирождённую склонность,— с апломбом повторяет Юлька слышанные где-то слова.— Терпеть не могу слюнявых детей! — Она в упор смотрит на Шурца.
— Ишь ты, прирождённую...— повторяет с удовольствием дядя Федя.— А кем же тогда будешь? По какой специальности?
— Я? — Юлька втягивает воздух, слегка выпячивает грудь.— Могу стать гидом. Переводчицей. Моя же школа—специальная, английская. Показательная.
— Гидом? Это поводырь, что ли, при иностранцах?
— Да. Очень ответственная работа. Ходить по музеям, ездить за границу на конгрессы...— Юлька толком и не знает, что это такое.
— Ишь ты, конгрессы... В институт, значит, твёрдо думаешь? Для конгрессов образование большое треба...
— Конечно! Если школу с золотой медалью кончу, примут вне конкурса.
Теперь краснеет Галка. Она перешла в седьмой класс с тройкой по русскому, ей уж медали не зарабо-
тать... Заметив растерянность дочери, дядя Федя наклоняется к ней:
— А ты, Галю, на кого у нас учиться пойдёшь?
— В судостроительный! — выпаливает та.
— В судостроительный женщине трудно,— замечает Пётр.
— Это почему же? — Чудесные Галины глаза суживаются, мечут молнии.— По-вашему, женщине либо учительницей, либо фельдшерицей, как Жанна? А если я, как ты, например, гидротехником хочу?
— Ладно вам, женщины нашлись! — вмешивается тётя Дуся.— Время ваше не вышло. Со стола убирайте да марш картошку цапать...
Вот тебе на! Это и Юльке тоже? Она уже видела, что такое «цапать»: согнув спину, Галя била цапкой по земле, аж пот градом. Нет, благодарю покорно. И потом, она же не знает, где картошка, а где сорняк? Но вдруг выручает Пётр.
— Мамочка,—говорит он как бы между прочим,— мне в город съездить надо.
— На что?
— Дело есть. И вообще...
— Насквозь то «вообще» вижу.
— Маманя, мне и денег бы, а?
— Пятёрку возьми в комоде.
Пётр засмеялся.
— Нет, мне много!
— Много не проси, нету. Для тебя же берегу.
— Мамочка, теперь я насквозь вижу, зачем бережёте,— прищурился ласково Пётр.— Может, дадите всё-таки?
— Не дам. В ту затею, что, чую, в голове держишь, у меня веры нету. Где тебе справиться? С водохранилища сутками не выезжаешь. С лица вон спал...
— Авось помощников найду! — Пётр искоса, незаметно, подмигивает Юльке и Галине.
— Ох, нашёл! Как же,,, Знаем мы этих помощников.
— И найдёт! —- вскидывается Галка.
— Тебе больше всех надо! — Тётя Дуся легонько шлёпает её по макушке не чайной ложкой — половником.— Наш пострел везде поспел.
Юлька смотрит во все глаза, слушает во все уши. С изумлением, почти е негодованием. Да что же это происходит, да где это видано? Пётр, взрослый, самостоятельный, вымаливает у матери собственные заработанные деньги!.. Дома в Москве у Юльки есть копилка, куда родители в день получки суют мелочь. СЕБЕ они оттуда никогда ни копеечки не берут, одна Юлька хозяйка.
— Маманя,— повторяет Пётр,— поехал я, значит. Люди болтают, море потеплело — может, загляну. — Езжай, не препятствую. Юлечку с собой бы прихватил! На это моё полное согласие. А денег — не надейся. Трудовым заработком без уверенности сорить.— И тётя Дуся победоносно уходит.
— Что же,— говорит Пётр,— Собирайся, Юлька, Да побыстрее.
Не ослышалась ли она? Верно ли поняла? Вот счастье-то привалило!
На Галю Юлька посмотрела с таким восторгом, что та правда чуть насторожённо, но милостиво кивнула,
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Додумалась Юлька, додумалась, отчего Пётр так легко согласился взять её с собой...
Ох, недаром накануне вечером он приделывал к мотоциклу коляску!
Юлька успела разрядиться в пух и прах. Галя цапала свою картошку, а она, лихорадочно расшвыряв вещи в чемодане, надевала новый сарафан, меряла перед зеркалом соломенную шляпку... Пётр сказал, вода тёплая. Значит, надо купальный «ансамбль», полотенце... На ноги — полукеды, босоножки? Баба Катя, услышав, что Юлька бормочет сама с собой, заглянула в комнату:
— Собрался Петя-то...
Юлька порхнула во двор. Синее небо, гудящая от пчёл белая акация, розрвые от плодов черешни, зацветающий в палисаднике жасмин — всё торжествовало вместе с ней! Пётр спросил:
— В прицеп сядешь?
Ещё бы! Перед коляской мотоцикла сверкало стрекозиным крылом пластмассовое ветровое стекло. Юлька влезла в коляску на виду у всей улицы, как ей казалось, томно и грациозно. Баба Катя, тётя Дуся, Галя с цапкой на плече, как с ружьём, провожали у ограды. Юлька небрежно помахала им рукой. На тёти Дусино предупреждение: «Купаться станете, ты, Петя, глаз с неё не спускай!» — улыбнулась снисходительно. И они понеслись. Как тогда, с вокзала.