– Не дождётесь, не изведут. Все? Мне, Гапа, важнее твоя доброта да ласка. Важнее всея Святая Руси ругани да проклятий. Ты-то на меня не озлобишься? Не сбежишь, не струсишь? А что прежде не бывало… Всё когда-то — в первый раз случается.
Даже Мара, признавая мерзость епископа, необходимость его исключения из реала, предлагала более мягкий вариант:
– Ну придави его тихо. Помер там, от болячки какой. Хочешь, я ему так… комар носу не подточит.
– Спасибо, госпожа старший советник. За совет. Только мне просто его смерти — мало. Он убил моих людей. Всяк, кто на такое дело собирается, должен знать — он собирается умереть. Суд. Казнь. Публично. Чтобы на всю Русь звякнуло.
– Так-то оно так. Только он-то ведь… епископ.
– Сан — от наказания не защита. Наоборот — отягчающее обстоятельство.
Глава 46 1
Отчасти из-за такого общего мнения, из нежелания подставлять своих людей — ни присяжных, ни заседателей в суде не было. Судья — я. Один.
«Аз воздам».
И будет воздаяние моё… — полной мерой.
Не было у нас и адвокатов — здесь такой институт отсутствует, подсудимый защищается сам.
«Дикое русское средневековье».
Судебное заседание происходило в том самом «цирке», где несколько месяцев назад я объявлял о создании системы приказов и Табели о рангах.
Крышу уже поставили — мелкий моросящий дождик не мешал.
Полный, чуть сумрачный, зал народу. Две клетки для подсудимых. Одна — на пять человек, вторая — для одного, для Феди.
Федю с утра накачали опиатами, язык, ротовую полость — промазали новокаином. Так что он не мешал. Просто пугал людей перекошенной мордой.
Двое обвинителей, молодые ребята, погнали чтение избранных мест из показаний.
Быстренько пробежались по эпизоду в Балахне. Тут просто: были сторонние свидетели из моих насельников.
Потом пошли эпизоды из деятельности в епархии. Множество. Порезвился Федя над людьми в волюшку. По-изгалялся, по-зверствовал.
У нас не было, кроме двух исключений, показаний пострадавших по эпизодам вне Балахны. Только показания одних епископских людей против других.
Исключения — мать Манефа и Чимахай. Они, в качестве багажа, привезены во владыкином караване. После боя — обнаружены и освобождены.
Весной, когда я ушёл из Ростова, Манефу взяли сразу. Её не били, не пытали, не жгли, не ломали кости. Её пугали. Она, следуя моему прощальному совету, рассказала епископским катам всё. Не поверили. Феодор был крайне раздосадован тем, что обманулся в своей верной игуменье.
Она ж смолоду ради него на муки пошла! Отчий дом потеряла! Из верных — наивернейшая!
Поэтому ей ломали не тело, а душу.
Видеть её было больно: она похудела так, что только одни глаза да кости остались. Вздрагивала от любого звука. Не поднимала глаз, старалась не занимать места. При приближении любого крупного человека — мужчины или женщины — начинала скулить. Сжиматься, норовила присесть, забиться в угол.
У меня сложилось впечатление, что Феодор потянул Манефу в поход для меня. То ли торговаться собирался, то ли устрашать её судьбой.
Короче: возможно существенный аргумент в достижении его цели — нагибания меня лично. И через меня — Всеволжска в целом.
Кое-что из её показаний, которые Трифа записала, на суде зачитали. Манефа несколько месяцев была прислужницей в женской части тюрьмы, устроенной Федей неподалёку от Ростова. Нагляделась там на разные… судьбы и эпизоды. Её едва слышный, полностью безэмоциональный голос, сообщающий разные подробности, коим она была вынужденной свидетельницей, и довёл Трифу до… до утраты аппетита.
Летописи сохранили слова о приколоченных к воротам живьём людях, о выжженных глазах, перебитых руках, ногах, головах… Но это всё — свидетельства о событиях «под светом солнца», в миру. То, что творилась в его застенках… Я тоже — несколько дней только сухари грыз. При всех моих цинизме, пофигизме и «нелюдскости».
Вторым свидетелем был Чимахай.
Когда он пришёл ко мне три месяца назад, я, видя его несносный характер, дал ему, со спутниками, лодку и отправил вверх по Волге на Унжу. Для ознакомления тамошних язычников с «благой вестью».
Сначала дело шло неплохо. Потом местные меря за них взялись серьёзно. Одного из монахов-бесогонов убили, другого серьёзно ранили. Там бы Чимахаю и конец пришёл. Но он случайно столкнулся со Страхилом.
Ещё одна догонялочка. Был у меня такой персонаж после «Ледового побоища». Единственный выживший целый пленный из унжамерен. Сбежал как-то, вместе с другим своеобразным персонажем, тощим как скелет Гладышем, из моего застенка.
Чимахай был в курсе этой истории с моих слов. Объяснил Страхилу попросту: