Ежи и не собирался ровняться.
В ином каком случае и вовсе постарался бы держаться подальше от князя, но, во-первых, места на корабле было не так и много, а во-вторых, уж больно этот князь был наглым.
Жених, чтоб его…
— Потом там, помнится, отстраивались, но тоже неудачно. Одну деревеньку мор выкосил, другую — пожар, на третью вроде волки… или еще какая напасть? — Радожский наклонился, опершись на борт обеими руками. — Недоброе место.
Недоброе.
И теперь Ежи, почти примирившись с этою вот силой, готов был согласиться с князем. Место было не просто недобрым.
Мертвым?
Пожалуй что. Именно оно делилось силой, которая и наполняла озеро. Будь то поменьше, то и вовсе вскорости омертвело бы.
— Родник там, — сказал он, правда, не Радожскому, но Евдокиму Афанасьевичу, который и не подумал исчезнуть. — Темный…
— Темных родников не существует, — ответствовал князь.
— Конечно, — желания спорить у Ежи не было. А вот родник имелся. И выходил он там, близ самого берега, выпуская тяжелую темную воду свою, вынося ее откуда-то из самых земных глубин. Эта вода и поила землю, меняя, что травы, что людей. Пристать бы там, пройтись, собирая их, переменившихся.
…может, удалось бы сыскать могильную крапиву, о которой в книге говорилось?
Ежи сделал еще один вдох, глубже…
И еще…
— Мне не нравится, что вы ошиваетесь подле моей невесты, — нарушил молчание князь. — Будьте любезны сгинуть…
— Сами… будьте любезны… сгинуть… — слова приходилось выговаривать осторожно. Сила больше не пыталась сломать Ежи, словно поняв, что и он не собирается мешать ей. Она… она пожалуй и вправду текла сквозь тело его, правда, нисколько не унимая дурноту.
— Я вижу, как вы на нее смотрите. Эта женщина не про вас, — князь повернулся к Ежи, теперь он глядел задумчиво.
— И вам она тоже не нужна. Сама по себе.
— Сама по себе — нет, но в исполнение клятвы…
— У нее нет этого вашего… узора.
— И что? Мало ли. Может, потом появится, — князь пожал плечами. — Или вовсе… мой очнулся и этого довольно. А потому я буду настаивать на исполнении договора.
Пальцы сами собой сплелись знакомым узором, правда, теперь вместо огня его наполнила темная тяжелая сила, существования которой наука не признавала.
— Погоди, — Евдоким Афанасьевич положил руку на плечо, и Ежи не удивился, ощутив тяжесть её. — Проклясть всегда успеешь. А то мало ли, вдруг да помрет до сроку.
Вот это обстоятельство Ежи совершенно не волновало.
— Сперва поглядим на этот договор…
Ежи позволил силе вернуться к темным водам. И отвернулся… оно и вправду. Проклясть всегда успеется.
— Я не позволю вам мешаться! — а вот Радожский отступать определенно не желал.
— И каким образом?
Сила, чувствуя человека, способного принять её, поднималась к поверхности воды. И та обретала темный, черный почти цвет.
— Я вам запрещаю близко подходить к моей невесте!
— Во-первых, она не ваша невеста, — счел нужным заметить Ежи. — А во-вторых, вы точно не можете что-то мне запретить.
Радожский нахмурился.
И… кажется, не привык он к подобным ответам. Не диво. Древний род. Славный. Богатый. И Государю-батюшке роднею доводится. Там, в Китеже, это важно. А он, Ежи, в провинции, выходит, отвык от того, что важно.
— Я… я тебя уничтожу! — князь покачнулся было, словно желая прямо здесь, прилюдно, исполнить угрозу свою. Но не исполнил. Не оттого ли, что очнувшееся от вековой дремы озеро подняло ладью на водяное крыло. Подняло, крутануло и бросило на воду да так, что весь корабль вздрогнул.
А Ежи покачал головой:
— Не надо, княже, глядишь, и пригожусь еще.
После уж, когда Радожский отошел-таки, правда, недалече, потому как была ладья невелика, да ко всему заставлена тюками, сундуками, бочонками и прочим грузом, Ежи устроился на мешках с зерном. Вытянув ноги, он закрыл глаза и так лежал, окутанный темным, никем-то, кроме него, невидимым маревом силы. Больше та не казалась опасною, не чувствовалось в ней желания смять, растворить Ежи. Скорее уж напротив. Сила ластилась, играла, что кот.
Кот, к слову, тоже не упустил случая. То ли на ногах Ежи лежалось ему удобнее, чем на мешках, то ли просто не желал он оставлять неразумного человека без присмотру, но Зверь вытянулся, завалился на бок, подставляя под ласку светлое брюхо.
— Уничтожит он нас, — проворчал Ежи, жалуясь на этакую несправедливость: живешь, живешь тут, а потом бац и какой-то князь появляется с претензиями. — Пуп развяжется уничтожать.