— Потом будет поздно, — а вот женщина говорила резко и громко, ничуть не стесняясь быть услышанной. — Мы должны быть готовы!
— Мы готовы, — возразил мужчина.
А может, не боялись они потому, как говорили на ином наречье, не понятном большинству людей, что обретались в тереме. Вот кобель его понимал.
В долгой жизни свои преимущества.
— Нам всего-то надо подождать…
— Я устала ждать!
— Понимаю, но разве не сказано, что терпение — есть величайшая добродетель.
— Ты меня учить собираешься? — женщина заговорила тише, и голос её ныне походил на шипение, от которого шерсть на загривке кобеля дыбом поднялась. — Ты… меня? Ты забыл, кто я есть?
— Разве ж мне будет позволено?
— Я… истинная владычица! В моей крови наследие древней силы…
— Успокойся, дорогая, ни к чему давать лишний повод. Слуги порой болтливы…
— Вы просто не умеете с ними обращаться. Твои слуги слишком вольно себя ведут. Я тебе говорила?
— Не единожды.
— Варварская страна. Варварские порядки… ничего, скоро все изменится… я так устала… годы… потраченные впустую годы… я ведь должна была…
— Знаю.
— Имелись договоренности, но что я получила? Вместо дворца жалкую лачугу…
Если бы пес мог смеяться, он расхохотался бы. Лачугой терем назвать язык не поворачивался.
— …диких людей, не способных проникнуться светом истинной веры… годы страданий. И теперь ты мне говоришь, что я была недостаточно терпелива…
— Скоро уже, — в голосе мужчины послышалась непонятная обреченность. — Медведевы готовы, как и прочие… стоит произнести слово, и они выступят.
Кобель поднялся.
— А если нет? — женщина, кажется, подошла к окну. — Если они окажутся слишком трусливыми?
— Тогда выступят не они… многие недовольны, что государем, что новыми его порядками. А уж эта затея со школой… понятно, к чему идет. Он получит собственных магов, и тогда-то…
Окно открылось и женщина выглянула. Нет, пес не видел её, как и она не видела пса, но все одно он замер, распластавшись на камнях, затаив дыхание, не способный отвести подслеповатых глаз от темных крыл, что развернулись на двором.
И вновь где-то там взывали собаки.
Застыли люди.
— Мы хорошо пострались… кого бы Елисейка ни выбрал, прочие обидятся. И терпеть обиду не станут, особенно если… твоя задумка удасться, — мужчина, стоящий за плечом женщины, был почти невидим в темном сиянии её силы. — У них есть убежденность, что они правы. А у нас…
— А у нас вера. И сила.
Она отвернулась.
И пес выдохнул.
Он поднялся и побежал, горбатясь и припадая на переднюю лапу, и люди, коих довелось встретить на своем пути, не то, чтобы жалели, просто сами собой уступали дорогу. И уж потом решали, что им стало жаль бедного пса.
Оказавшись подле знакомого дома, зверь завыл.
…дело оказалось куда как серьезней, чем ему предполагалось. Чем им всем предполагалось.
Другой зверь остановился на узкой тропе, что резко поднималась ввысь. Где-то там, на линии горизонта, заслоняя её, виднелась белая стена дворца. А вот в кипящей березовой роще зверь почуял тех, кому тут было не место.
Он пошел осторожно, прижимаясь боком к нагретому солнцем камню.
Люди…
Люди держались вместе.
Рядом.
Их было немного, едва ли пару десятков, но вели они себя вовсе не так, как надлежало бы людям, оказавшимся здесь по какой-то своей, безобидно, надобности. Нос зверя учуял острый аромат железа. И силы, которую люди скрывали, но… от людей же.
Были они тихи.
И вовсе незаметны.
Коснулся шерсти полог, и маг, его поставивший, встрепенулся.
— Что-то… — прошелестел он. — Кто-то…
— Волк, — протянул другой, и заскрипел лук, готовый принять стрелу, а зверь заставил себя застыть, будто бы прислушиваясь.
— Погоди… пусть себе.
— Откуда тут волку взяться? — в руках мага заклубилась сила, готовая воплотиться в заклятье.
— Тише оба, — проворчал третий, чье присутствие зверем и не ощущалось, что заставило насторожиться по-настоящему. — Не хватало… бежит зверь, пускай себе. Нам до него дела нету.
Сила погасла.
Лук заскрипел.
— Долго еще нам тут…
— Сколько батько скажет, столько и будем, — этот, определенно бывший старшим над прочиим, держался с настораживающей уверенностью. — Может, сення, может, завтра…
Зверь пошел. Правда лишь затем, чтобы, минув поворот, нырнуть в призванный туман. Тот, вскипев на тропе, тотчас рассыпался белыми клочьями, чтобы истаять под жаром солнца.