В тумане мир воспринимался иначе.
Туман этот был ближе разуму зверя, нежели человеческому, что и заставляло Норвуда сторониться его, используя тропы лишь в особых случаях.
Нынешний определенно был особым.
Он нырнул в узкую расщелину, чтобы выйти к людям. Те в мире тонком существовали этакими разноцветными всполохами. Одни светились ярче, особенно вот тот маг, что пощадил волка. И другой, схожий с ним — никак и вправду братья — тоже был мало темнее, а вот остальные в большинстве своем люди обыкновенные. Если у кого искра есть, то слабая.
— Неспокойно, — пожаловался кто-то. — И… чуется такое…
Место это, сокрытое от посторонних глаз, возникло, когда скалистый берег взял да треснул, а после каменная подошва расползлась, освободивши узкую полосу земли. В ней-то, в самой дали, кипел силою источник, что и сотворил вокруг себя махонькую долину.
Люди пришли в неё незваными.
И не с добрыми намерениями.
Люди с добрыми намерениями не тянут с собою столько оружия.
— Болтай больше, — огрызнулся кто-то. — Чтоб Вышень точно услышал.
— Да я что… просто… неладно.
— А то, — уже без злости ответили ему. — Был бы я тут, когда б не клятва…
Её Норвуд тоже видел. Здесь, в тонком мире, многое тайное становилось явным, в том числе и нити, протянувшиеся от людей к тому, что стоял подле невысокого, сложенного особой манерой, костерка. Огонь горел едва-едва, облизывая дно котла, в котором кипело травяное варево.
Человек, над ним склонившийся, мешал это варево костью.
И тьма клубилась в котле.
Исконная.
Тяжелая.
— И все равно не понимаю, — видно, тому, который младше, сидеть и вправду прискучило. Вот он поднялся на ноги, но ложбинка была слишком мала, чтоб по ней гулять, и человек сел. — Зачем это надо? Неужели плохо нам жилось?
— Неплохо. Но будет и того лучше, — отозвался прозванный Вышнем.
Он воспринимался не столько высоким, сколько ярким.
— Куда уж… — пробормотал в сторону парень.
А он молод.
И тут находится не по своей воле. И еще ему страшно, пусть страх свой он давит.
— Послушай, Мал, — Вышень присел подле брата, и силы их зазвенели, отзываясь друг на друга. — Батюшка знает, что делает…
— Сомневаюсь. Мне кажется, он немного… преувеличивает свои обиды.
— Не без того, но в целом он прав. Царь давно желает потеснить бояр. И с каждым годом у него выходит все лучше… а окроет школы эти. И что тогда? Он же всех учить горазд. Простонародье наберет, выучит как-то. И будут ему служить верные, аки собаки. Думаешь, просто так? Думаешь, он от добра собирается? Нет, он их на нас натравит. На отца. На тебя. На меня…
— Когда это еще будет!
— Когда-нибудь да будет. Мы должны думать наперед.
— Так тебе Димитриев сказал? Думаешь, слепой, не вижу, что он зачастил с батюшкой дружить. А после этой дружбы тот сам не свой… раньше-то он иное говорил… вот увидишь, потом окажется, что мы кровью умоемся, а этот станет…
— Тише, — над воинами поднялся еще один полог. — Думай, что говоришь.
— Ты его тоже боишься, — Мал мотнул головой. — И ты… и отец… признайся.
— Не его.
— Её? Изрядная стерва… но тем более! Уходить надо, Вышень… уводить людей и…
— Думаешь, позволят? — в голосе этом прозвучала смертная тоска. И Вышень вздохнул, поднялся, задрал голову, глядя туда, где переливался всеми оттенками силы дворец. — Все уже сложено. И начато. И… ты прав. Уходить надо. Тебе.
— Мне?
— Ты ведь не давал ей свою кровь?
— Не хватало…
— Стало быть, есть шанс. Уходи. Сейчас. Отправлю тебя в город. К батюшке, чтобы этот вот…
…человек также мешал костью темное варево, которое и здесь, на отдалении, не нравилось Норвуду. Настолько не нравилось, что он с трудом сдерживался, чтобы не перехватить человеку горло.
Не сейчас.
— …отправляйся домой. Бери матушку и сестер. Уезжайте.
— Куда?
— Куда подальше… лучше к её родичам. Украшения. Золото. Что дома найдешь… пока есть дом. Будет за что потом, если… когда отберут. И… ты прав. А я был глупым и самоуверенным.
— Я…
— Иди, — теперь голос Вышеня прозвучал тихо, но веско. — Иначе… что с ними станется потом? Когда будут искать виноватых?
— Но… а ты…
— Я? Не знаю. Я… постараюсь не подставляться, но, сам понимаешь…
Норвуд вот ничего-то не понимал, а потому, обойдя кругом людей, крепко задумался. Он мог бы их убить. Если не всех, то мага, который единственно представлял опасность. И жреца, уже почти завершившего ритуал. Оставалась малость, это Норвуд шкурой чуял. И шкура подсказывала, что малость эта переменит многое.