Он почти решился.
Он подобрался к тому, кто скрывал себя под темным одеянием, когда тот повернулся к Норвуду. И бледные губы его растянулись в усмешке.
А потом медленно, тяжко поднялась рука.
Норвуд видел её, худую до того, что кожа к костям прикипела, как видел бледные пальцы, сложившиеся древним знаком. Он прыгнул, силясь успеть первым. И уже в прыжке встретился с силой, которая опутала, окутала, спеленала и выдернула из тумана.
— Поглянь, княжич, какие гости у нас, — скрипуче ответил жрец. И по тому, как произносил слова он, стало ясно, что слова эти ему чужды, как и сам язык. — Но и к лучшему… у свеев кровь крепкая. Самое оно, чтобы печать скрепить.
Норвуд хотел было зарычать. Но тело, сделавшись непослушным, потянуло.
Скрутило.
И затрещало, само меняя обличье.
Вот ведь… не хватало ему на жизненном пути еще одного ведьмака.
Глава 44
В которой над теремом царским сгущаются тучи
Боги даровали людям энтузиазм, дабы возместить им недостаток разума.
Радожский открыл дверь, постучать не удосужившись.
— Спишь? — поинтересовался он, не скрывая раздражаения.
— Уже нет.
— Хорошо. Собирайся. Едем.
— Куда?
— К государю в гости. Он ныне всех на пир собирает.
Вот как-то… нет, раньше Ежи, конечно, постарался бы случаем воспользоваться, ибо пир государев — это не только пир, но и мероприятие важное, на котором можно обзавестись нужными знакомствами. А там, глядишь, и карьере поспособствовать.
Но какая у ведьмака карьера?
Книга прошелестела, кидая страницу за страницей, но те вновь белы были. А времени, чтобы с кровью возиться и силы терять, как Ежи подозревал, у них не было.
— Что случилось? — спросил он, поднимаясь. Как ни странно, чувствовал он себя вполне даже неплохо.
— Все случилось, — мрачно произнес Радожский. — А что именно, не пойму… шкурой чую, затевается.
Шкура княжеская была весомым аргументом.
Ежи кивнул.
И потянулся, чувствуя, как трещат кости.
— Извини, — сказал он, впрочем, без особого раскаяния.
— Извиню. Только одеть тебя надо, а то же ж страх смотреть… — Радожский задумался. — Будешь… а моим добрым другом будешь.
— Добрым?
— Можешь злым. Как больше нравится.
Никак не нравилось. Вот честно. Но кто его, Ежи, спрашивал.
— Погоди, — Евдоким Афанасьевич выступил из стены. — Книгу свою возьми. И… другое тоже.
— Другое? — князь нахмурился, а потом еще больше нахмурился, когда Ежи всучил ему шкатулку с камнями. Сила силой, а запас, чуялось, лишним не будет. Как-то вот… в последнее время жизнь Ежи сделалась на диво непредсказуемой и разнообразной.
— Знаешь, — князь крышку приоткрыл и закрыл. — Вот лучше и вправду мне не знать, что это такое…
На первую шкатулку встала вторая.
На всякий случай.
И третья. Совсем уж на всякий случай.
— Что? Нервничаю много, — Ежи пожал плечами, извиняясь за этакие запасы.
— У меня целитель есть знакомый. Если что, успокоит.
— И у меня… есть. Тоже взять надо.
— Зачем? — князь удивился.
— Не знаю, — честно сказал Ежи. — Но… надо.
И Евдоким Афанасьевич кивнул, подтверждая, а потом добавил:
— Я тоже пойду.
— Вот… — Радожский закатил глаза. — Честное слово, кажется, целитель тут нужен будет мне…
— Видишь! Уже нужен.
Ежи потер переносицу и сказал:
— Нет… тут останьтесь, пожалуйста. Приглядите за домом, — он задумался, пытаясь найти слова, годные для того, чтобы описать, что он чувствует. Неладно. Неспокойно.
Ни в городе.
Ни… тут.
— Вы ведь, ежели что, сумеете дом закрыть? Так, чтобы никто-то чужой не вошел?
— Сумею, — Евдоким Афанасьевич голову склонил.
— И… если случится кому убежища искать.
— Все не настолько плохо, — заметил князь.
— Пока, — возразил Ежи. И потер переносицу, а после признался. — Как-то оно… на душе тревожно.
— Иди, — Евдоким Афанасьевич выступил из стены. — Иди и делай, что должно. А тут я позабочусь, чтоб оно все ладно было… будет куда вернуться.
И едва слышно добавил в сторону:
— Было бы кому возвращаться…
Прозвучало не слишком оптимистично.
Книгу Ежи тоже прихватил, и она, словно почуяв его настроение, не только сама закрылась, но и соизволила размер изменить, сделавшись вовсе махонькой, в ладошку. А Ежи и не знал, что так можно.
…кафтан ему Радожский выделил из собственных запасов, что должно было бы обидеть, но Ежи то ли устал обижаться, то ли повзрослел.