— Это точно, — Медведева сделала вид, что Мишаньку не видит.
И остальные тоже.
Только хрупкая с детским личиком Любава Соколова протянула ладошку и сказала:
— Злые они.
Мишанька согласился: как есть злые. Собаки дворовые и те подобрее бывают. И это тоже ему было донельзя удивительно, ибо в прежнем его обличье злые женщины Мишаньке не встречались. Наоборот, все-то ему улыбались, привечали, восхищались.
А тут…
— Устала, — пожаловалась все та же Соколова, присаживаясь на травку. — Ножки болят. Не хочу больше хороводы водить…
— Больше и не надо, — Медведева окинула соперницу насмешливым взглядом. — Все одно не умеешь, идешь, что корова ступает. Небось, у купчихи-то лучше выходило.
Упомянутая купчиха голову задрала и сказала этак, в бок.
— Может, мы и не больно хороводам ученые, зато и шелка мои не долгами оплачены…
— Ложь! — взвилась Медведева.
— Да неужто? — Куницына, до того державшаяся скромно, подала голос. — Помнится, слыхала я, будто бы вы совсем землицу-то подрастеряли…
— Не твоего ума дело!
— Не ссорьтесь, пожалуйста, — попросила Соколова, Мишаньку за руку схватив. — Когда ругаются, у меня голова болит!
— Странно, — хмыкнула Медведева. — Чему там болеть? У тебя там пустота одна.
Любава часто заморгала и на глазах её ясных слезы появились.
— Не обращай внимания, — Мишанька произнес это тихонько, но все одно услышан был.
— Да уж… выбрали невесту государю… будет царица пуста, что бочка. Только и умеет, что платье носить да улыбаться.
— Иным и того не дано, — это высказывание отчего-то задело Мишаньку до самой глубины души. — Откудова у вас столько злости-то?
В ответ на Мишаньку фыркнули.
И отвернулись.
— Эту… ведьму вовсе отослать стоило бы, — сказала громко Медведева, и прочие согласились с нею, закивали, то ли тоже так думали, то ли просто побоялись возражать. — А то ишь… мужика бабой обернули и теперь вот… смеху будет, если царевич его выберет.
Мишанька ощутил, как полыхнули щеки. И кулаки сами собой сжались. И разжались. В самом-то деле, не бить же их… как-то оно… не принято.
А вот сила…
…что там папенька говорил? Послушать? Приглядется… знать бы как еще слушать и глядеть. Старые-то заклятья не работают, а новым Мишаньку обучить не успели.
— Матушка тоже говорит, что я глупою уродилась, — произнесла Любава, так и не отпустив Мишанькиной руки. — Что… может, меня нянюшка роняла, или урекли, когда малою была, но вот…
— Не обращай внимания, — сказал Мишанька, силу отпуская.
Та поплыла, полетела по-над травою, чтобы рассыпаться в клочья, а клочья обернулись невидимыми змейками. И главное, что Мишанька каждую ощущал.
— Люди порой сами не особо умны, особенно, когда говорят глупости.
По желанию его змейки поползли по следу боярынь.
И что из этого получится? Мишанька лишь искренне понадеялся, что никого-то случайно не проклянет. А то ведь мало ли…
Любава же кивнула.
И спросила:
— А ты и вправду раньше… ну…
— Правда, — решил не таиться Мишанька. И даже подумалось, что он привыкать начинает, что к своей тайне, которая уже ни для кого тайной не была, что… к прочему. Хотя все одно, какая из него баба?
— И… как тебе?
— Не слишком весело.
Белая ручка погладила по плечу, утешая.
— Может, еще назад обернешься.
— Надеюсь.
— А ты через пень прыгать пробовала?
— Через пень?! — об этакой методе в книгах не писали.
— Ага… мне нянюшка сказывала, что в прежние времена, чтоб перевертнем сделаться, люди ножа в пень втыкали, а волчью шкуру по другую сторону клали. Ну и скакали, чтоб над ножом, но всенепременно на шкуру упать. Тогда-то и выходило, что могли они зверем обернуться.
— Я же не зверь…
— Но можно не шкуру, а, к примеру, одежу… мужскую, — возразила Любава. — Если попробовать. Или… я опять глупость говорю?
— Не глупость, — обижать это наивное дитя совершенно не хотелось. Да и… чем-то напоминала она Мишаньке жену. Тем же удивленным взглядом, в котором виделось желание верить всему миру и сразу.
И…
Нет, думать о том не хотелось бы.
— Пойдем, — Мишанька подал Любаве руку, на которую та оперлась с немалой готовностью. И не глупая она вовсе. Скорее уж наивная без меры. И учить её, верно, никто не пробовал. Соколовы — еще те ретрограды, полагающие, что излишняя ученость бабе во вред идет.
Почему-то думалось об этом… со злостью?
— А хочешь, я тебе тайну расскажу? — Любава хлопнула длиннющими ресницами.