— Не реви, — сказал Мишанька. — Не поможет… я уже понял. И отца не бойся. Сказал, что сам виноват… я вот спросить хотел. Я и вправду настолько виноват? Ну… наговорил всякого. Дурак был. Может, и остался, но вот чтобы так…
— И-извини.
Слезы все равно потекли. Аглая хотела их сдержать, а они потекли. Вдруг.
— Понятно, — вздохнул Мишанька тяжко и, вытащивши платок, протянул. — На от, пока не увидел кто… бабы тут злющие. Заклюют.
— Это они не сами… это… обстоятельства.
— Ага…
— И я… я не хотела вот так! Я не собиралась. Я тебя любила… наверное.
— И я любил. Наверное, — он теперь на Аглаю не смотрел, но голову задрал, любуясь то ли деревами, то ли птичками, то ли просто тем, как текут облака. — Нет… честно любил.
— И я… честно.
— Я ведь не обижал тебя. Старался. Ну, если и обижал, то не нарочно… все выходит не нарочно. И как теперь?
— Не знаю, — Аглая мяла платок. Слезы высохли. А осталось… что осталось, помимо ощущения неправильности. — Почему так все получилось?
— Вот и мне хотелось бы знать. Может, потому что оба были… дураки?
— Были?
— Надеюсь, что были, но вот что-то подсказывает, что дурь — дело такое, скоро не выведешь… я от смотрю на этих красавиц, и как-то не по себе становится. Кстати, — Мишанька сел вдруг ровно. — Глянешь кое-что?
— Что?
— Сильноведьмовское зелье.
— А такое бывает?! — Аглая искренне удивилась.
— Бывает, как видишь, — Мишанька вытащил фиал из темного камня. — Говорят, если его выпить, то красавицей станешь страшною… ну, то есть, не страшною, а красавицей-раскрасавицей, в которую прямо с первого взгляда человек возьмет и влюбится.
— Приворотное?
— Приворотное же не самому пить надо, а жертве подливать.
Кто здесь потенциальная жертва, Аглая уточнять не стала. Но руку протянула. Осторожно. Не то, чтобы она боялась, что Мишанька ударит, нет. Он бы никогда-то… и наверное, он прав. Если подумать, что Мишанька сделал плохого?
Настолько плохого, чтобы вот так…
Он ведь и дом обставил, чтобы ей было приятно… не спросил, правда, надо ли то Аглае, но старался. И платьев купил. Драгоценности… дарил ведь.
Много.
А она…
…ей бы поговорить сперва. Нормально. И ему бы. А то и вправду получилось… глупо.
Камень был едва-едва теплым, словно солнцем нагретым. Или… нет, не солнце, другое что-то. Темное. И не от камня, а там, внутри сидит, будто гадюка на этом вот солнечном камне свернулась да греется. Сама-то по себе она не опасна, но тронь её…
— Дурное что-то, — сказала она, осторожно обводя флакон коконом своей силы. — Я… меня не учили… то есть, составлять простые зелья учили. И распознавать их тоже. От головной боли. От колик кишечных. Или почечных… от… мало от чего.
Сила тянулась тончайшей нитью, сама сплетаясь узором.
— А это… я открою?
— Погоди, — Мишанька руку протянул. — Что дурное, я и сам чувствую… слушай, а чему вообще тебя учили?
— Многому, только, кажется, не тому, что ведьме на самом деле надо.
— И с книгой ходить заставляли? На голове?
— И с книгой. И с яблоком, и со стаканом воды… а доску привязывали к спине?
— Чего? — у него брови сошли. Надо сказать, что эмоции следует контролировать. Или не надо?
— Для осанки. У меня долго спину держать не получалось, а корсет нельзя было по малости лет, вот доску и привязывали.
— Бред какой…
— Зато осанка выправилась.
— Печати не чувствую, — проворчал Мишанька, не спеша отдавать флакон. — Может… отец пусть разбирается? Вдруг оно опасно.
— Для того, кто выпить должен был, точно опасно, — Аглая требовательно протянула руку. — Я… мы только глянем, да?
— Да, — согласился Мишанька, а Фиалка, до того дремавшая на краешке лавки, приоткрыла глаз и издала тонкий протяжный звук.
— А что вы тут делаете? — Лилечка возникла в миг, то ли на крик отозвавшись, то ли сама по себе. — А это трогать нельзя!
— Почему? — осторожно спросила Аглая.
И трогать не стала.
А Мишаньке протянула платок, которым он флакон и обернул.
— Самому подумать стоило бы, — проворчал, правда не зло. — Спасибо.
— И… тебе.
— За что?
— За все, — разговор-то шел вовсе не о флаконе, и Аглая отвернулась, потому что смотреть в Мишанькины синие глаза, которые остались прежними, сил у неё не было. — И… извини! Прости, пожалуйста… я…
— Э, погоди! — Мишанька рукой махнул от избытка чувств, едва по носу не попавши. — Не надо меня расколдовывать сейчас!
— У меня и не получится.
— А вдруг получится? Потом попробуешь… а то ж… дело у меня тут. Отец дал… впервые, представляешь? Всегда-то все сам и сам… я по-молодости еще пытался, да ничего не получалось. Ну, что-то получалось, но не как он хотел… да и дури во мне много было… осталось немало. Вот. Потом маги. У них привык сидеть. А тут… сыном был не особо надобен, дочкой же, видишь, сгодился.